Знание-сила, 2004 № 03 (921)

К счастью, множество фактов указывает, что это крайнее предположение скорее всего нереально. Но вопрос о причинах переориентации магнитных полюсов все равно остается открытым и тоже требует объяснения, которое, в свою очередь, требует экспериментального изучения уникальных особенностей внутрипланетной динамомашины. Так что время для такого дерзкого эксперимента явно назрело, и остается ждать его осуществления.

Анатолий Цирульников

Люди пишут на камнях, чтобы увековечить себя и своих сомнительных кумиров. И в каждом подобном случае, будь то «Здесь были Саша и Маша» или «Народ и партия едины», излишни любые комментарии.

На Байкале я увидел на береговых утесах нечто странное. Глубокие горизонтальные царапины с цифрами.

Все, что написано мною ниже, считайте комментарием к засечкам на камнях...

Засечки эти сделал 120 лет назад геолог Иван Черский. Чтобы определять вековые изменения уровня воды в озере. Часть засечек исчезла при строительстве Восточно-Сибирской железной дороги, другие должна была затопить Иркутская ГРЭС. И затопила бы, если б незадолго до поднятия воды другой ученый, Владимир Ламакин, не проплыл по местам, где были засечки Черского, и не сделал над ними новые. То есть как бы поднял планку, продолжил эстафету.

Зачем? Кому нужны какие-то засечки?

Прошло еще полвека, и никто уже не мог сказать точно, где они. Когда- то о геологе-путешественнике Черском была написана книга из серии «ЖЗЛ» и другая, изданная в «Детгизе», но кто их сейчас помнит? Уже не одно поколение выросло на уверенности, что в жизни нет места подвигу. Да и кто решится, не имея точных координат, блуждать по Байкалу, разыскивая на скалах какие-то знаки?

В Усть-Баргузине я обнаружил таких чудаков. Их патрульно-разъездное судно «Шандор Петефи» принадлежит Забайкальскому национальному парку. Экипаж семейный. Отец- капитан Олег Андреевич Дойников, сын-матрос Женя с женой Наташей, младший брат Слава и механик Леонид Этингоф. Эта команда осуществила проект Глобального экологического фонда под названием «Засечки Черского: увидят ли их люди?»

Мне повезло: я оказался одним из первых, кому их показали.

Мы плыли по Байкалу. Капитан крутил колесо и рассказывал байки. Везут они как-то американцев. Те видят: насыпь. Спрашивают: что здесь такое?

Да так, отвечает капитан, концлагеря. Американцы чуть за борт не свалились. «А лагерей там не было?» — спросил я. «Там не было. На Байкале и так все ссыльные, кого ни копни», — сказал капитан. «Все шпионы» — подтвердил сын Слава, не отрываясь от книжки «Экзотическая зоология».

Баргузинский край, где мы блаженствовали, считается родиной русской ссылки. При Петре Великом сюда на пожизненную каторгу отправляли бунтовщиков. Политические — в современном смысле — пошли после декабристов. Михаил Кюхельбекер, брат лицеиста, первым в Сибири посадил картошку. В Баргузине долго оставался его домик с причудливым мезонином. Тут жили участники польских восстаний (среди них были предки Дмитрия Шостаковича), узники Петропавловки (в Баргузине жил некто Козлов, бывший стражник Чернышевского; говорил про своего подопечного, что многому у него научился). Благодаря ссыльным народное просвещение процветало, грамотность в уезде была самая высокая.

В 70 — 80-е годы ссылали народовольцев. В 90-е — социал-демократов. Кого только сюда не заносило! «Отца анархизма» князя Кропоткина. «Бабушку русской революции» Брешко- Брешковскую, которая большую часть времени в ссылке посвящала воспитанию крестьянских детей. Собственного сына между тем, уйдя в народ, оставила родным. Встретившись с ним, когда он уже вырос, пыталась наставить на свою скользкую стезю, но безуспешно, сын посчитал, что мамаша не в своем уме...

Острог был в уездном городе, а тут — зимовье, перевалочный пункт. По-моему, каким Усть-Баргузин был при Черском, таким и остался. Рыбацкий, потом леспромхозовский поселок — длиннющий, тянущийся до гор, прямоугольный, как Манхэттен, только одноэтажный, деревянный, с разбивающими по улице Маркса козами и коровами, со сваленными возле домов санями и лодками — от всего этого возникает ощущение вечной бесприютности и безалаберности...

Но еще почувствовал я какое-то дикое несоответствие между безалаберным, пропащим этим леспромхозовским поселком и окаймляющим его полуостровом Святой Нос. О, это был необычный полуостров, напоминавший осетринную голову. С материком его связывал перешеек, над которым пролетали, похоже, все птицы, которые только живут на свете. А на уходящей далеко в Байкал косе цвели редкие реликтовые цветы. Считалось, что это святое место, тут и сейчас собирались буддийские монахи, медитировали. Поговаривали, что здесь «открытое окно», «прямая связь». Пока я жил у озера, Святой Нос то слезился, заволакивался облаками, то вымытый, чистый, светился и дышал — жил вместе с Байкалом своей загадочной космической жизнью...

Сын литовского дворянина, танцор, кавалер, всеобщий любимец в треуголке, отороченной золотым галуном, с эфесом шпаги на боку, знает пять языков, ему предсказывают дипломатическую карьеру. Езус Мария, как же он стал тогда бы Черским?! Нет, его ждала Полярная звезда.

Мальчишка, замешанный в польских волнениях, шагает под лязг кандалов, под брань конвоя через всю Россию в Сибирь, в линейный батальон штрафным рекрутом. И сам каторжник, сторожит в Омске прославленный Достоевским «Мертвый дом».

В нем он повстречал несколько замечательных политзэков, благодаря которым прочел «Происхождение видов» Дарвина, «Трактат о теплоте» Тиндаля, «Естественную теорию земной коры» Лайоля, книги о кольцах Сатурна, каналах на Марсе...

Особенно манила геология. Черский умудряется сходить в поход по Иртышу и Оби, набрать по берегам великих сибирских рек россыпь минералов и костей доисторических животных. По счастливому случаю в тех краях оказывается академик Миддендорф, знакомится с коллекцией Черского и заявляет: «Вы сделали пенное открытие».

Стараниями друзей Черский получает в Иркутске место писаря, библиотекаря и консерватора музея Русского географического общества. Исследует Саяны, Байкал, проходит пешком три с половиной тысячи верст. В перерывах между экспедициями живет на окраине города, снимая тесную угловую комнату. У хозяйки две дочери, Черский учил их грамоте. Любознательная Мавруша все спрашивала: «Что такое земля? Почему плавают рыбы и летают птицы?»