Знание - сила, 2003 № 06 (912)

Можно сказать даже грубо: Тарковский религиозен для тех, кто сам чувствует себя таковым, и не таков для чувствующих иначе. В каком-то смысле правы и те, и другие: каждый считывает свой «слой».

Тарковский противоположен, по крайней мере, двум вещам. Во- первых — авангардизму. Авангарду как эксперименту, как спору с предшествующей культурой и ее инерциями. Он не экспериментирует: он прямо говорит о первооснове жизни. И поскольку он говорит о ней непривычно прямо, это и кажется сложным, а сложность, «обман» традиционных ожиданий, ломку стереотипов в культуре XX века привычно, даже естественно связывать с авангардом. Но авангард — бунт. А Тарковский — не бунтарь, и это принципиально. Он противоположен бунту: он ничего не ломает, он чутко вслушивается в бытие. Именно поэтому противоположен он и второму типу культурного поведения, который ему тоже не раз приписывали: диссидентству. Политике вообше. Он не этим планом бытия занимался. По отношению к тому, чем он занимался, политика — всего лишь Одна из производных.

В его фильмы бессчетное количество раз вчитывали политические иносказания (ну, например, «Зона» — иносказание темной, дикой, запущенной и разрушенной советской жизни; да где же это, впрочем, в советской жизни то сокровенное место, где исполняются самые подлинные, самые глубокие желания?..) Их, кстати, можно во что угодно вчитать, хоть в явления природы. И это даже нормально. Те, кто искал средства противостояния советской ли власти, советской ли рутине, советской ли лжи — вполне естественно находили такое средство в Тарковском, вестнике подлинности. Разве они не были в своем роде правы? Разве не был Тарковский, отказавшийся связывать себя условностями советской идеологии, привычного советского киноязыка, привычных тем советских фильмов — свидетельством и воплощением свободы? Хотя бы и политической... А то, что он не ужился с советской властью, что ему не давали работать, что его преследовали, что он в конце концов уехал на капиталистический Запад, только добавляло политических смыслов его работе, свободе, судьбе, и больше того скажу: тогда были нужны именно эти смыслы. В трудных российских уроках свободы нам дано было пройти один из первых ее классов, испытав ее в облике свободы политической. Поэтому и Тарковского так прочитывали: эта свобода казалась тогда настоящей.

То, что Тарковский не только об этом, не в первую очередь об этом, — дело совсем другое. Может быть, время для понимания надполитических, надситуативных, надвременных смыслов Тарковского стало приходить только после того, как советская эпоха стала невозвратимым прошлым. По сути дела, оно начинается сейчас.

Андрей Тарковский смотрит на нас с множества фотографий в альбомах, книгах, с афиш. Но фотографий, опубликованных в этом номере нашего журнала; вы никогда не видели.

Они публикуются впервые, и это само по себе событие.

Они сделаны нашим фотографом Виктором Брелем, случайно затерялись в его архиве и столь же случайно были им обнаружены.

Смотрите. Этого вы еще не видели.

Александр Грудинкин

Рисунок А. Замкова

Просматривая иностранную научную прессу, нет-нет да и начнешь искать родные, российские имена. Иногда, хоть и нечасто, они встречаются. Вот выписки, сделанные из свежих журналов. Физик Сергей Копейкин — но нет, он работает в университете Миссури (США). Генетик Валерий Захарченко — нет, он проводит опыты в Германии. Космологи Андрей Линде, Александр Виленкин, о которых писал наш журнал, но и они живут в США. Мелькают сообщения из Турции, Индии, Дании... А что же мы, знаменитая в советское время кузница научных кадров и идей? Наконец, в одном из номеров «Frankfurter AJIgemeine Zeitung» встречаю целую статью, посвященную достижениям современной российской науки. Она впечатляет, как зеркало, в которое долго старался не смотреть. Неужели это мы? Они считают, что да. Ну, а мои сомнения пусть рассудит читатель, для которого я сделал выписки из этой статьи.

«Россия выбрала путь модернизации и рыночной экономики, но этот путь ввергает значительную часть населения страны... в новое средневековье. Астрологи и экстрасенсы пользуются немалой популярностью не только у людей бедных и не уверенных в завтрашнем дне, но и у политической и интеллектуальной элиты. Все меньше людей в России имеют представление о том, как развивается современная наука; в то же время в стране процветают различные эзотерические культы. В книжных магазинах страны можно встретить солидный выбор всевозможных пособий по «народной медицине», спиритизму и «альтернативной истории», адресованных тем, кто пытается обрести уверенность в непонятном, меняющемся мире хотя бы ценой отказа от рационального мышления в пользу любой иррациональности.

Разумеется, подобная тенденция присуща и западному миру. Люди невежественные и даже часть образованных людей на Западе также увлекаются эзотерическими учениями, однако масштабы происходящего в России совершенно иные. Положение дел здесь гораздо хуже, чем в Западной Европе. Учителя государственных российских школ получают очень низкую зарплату, да и та выплачивается им нерегулярно, поэтому школы не пополняются новыми квалифицированными кадрами. Работать сюда идут лишь отдельные идеалисты. Все больше родителей жалуются на то, что школы, скорее, напоминают сиротские приюты.

Во времена безудержного капитализма утратила свой былой престиж и карьера ученого. Как правило, современные российские работники науки носят вязаные свитеры и имеют изможденный вид. На фоне сверкающих банковских зданий они зачастую ведут жизнь настоящих монахов — люди подобного типа практически исчезли в современной Европе.

Крах советских коммунистических идеалов также подорвал доверие россиян к современной науке. Ведь учение марксизма-ленинизма понималось многими как подлинная научная истина в последней инстанции. Его авторитет был освящен именем науки. Как следствие — может быть, самое благотворное следствие коммунистической идеологии — в Советском Союзе царили культ науки и просветительский оптимизм. В обществе, где преобладала уравниловка, занятия наукой возносили человека на самый верх общественной иерархии, причисляли его к советской «аристократии». Впечатляла и программа всеобщего образования, приобщавшая широкие массы простых людей к начаткам научных знаний.