Знание - сила, 2003 № 06 (912)

Между прочим, в самой Италии только треть итальянцев, живущих в мире, и ничего страшного из-за этого не происходит...

Владимир Ядов:— Что с нами происходит? Стагнация индустриализма. Чрезмерная сила государства и чрезмерная слабость гражданского общества. Тяготение к унитаризму, а не к федерализму. Прагматизм в политике. Расслоение общества на богатых и бедных. Увеличение разрыва между столицами и провинцией. Раскол между западниками и традиционалистами, повторяемый уже и новыми поколениями. Ухудшение здоровья наши.

И — адаптация к новым условиям жизни.

Десять лет подряд мы спрашивали у россиян, согласны ли они с высказыванием: «Я ощущаю себя человеком без будущего». С этом согласились 80 процентов опрошенных в 1990 году, 22 — в 1997 и 14 — в 2002. У людей появилось будущее? Думаю, просто они привыкли...

Я считаю, переходный период закончился, все стало гораздо более предсказуемым. Ну, не Путин будет, так кто-нибудь вроде него — кого они еще допустят к власти! Мы будем первыми среди третьих, а в золотой миллиард не попадем. К этому еще стоит добавить долгую фазу «ломки», связанную с постимперским синдромом, Я думаю, лидерство среди третьих позволит нам укрепить самоощущение великой державы, а к тому же мы будем долго гордиться памятью о своем великом прошлом, как гордятся сегодня британцы, вспоминая о великой империи, которой уже нет...

Гюнтер Юнкер. Эскиз декорации, 1974

Теодор Шанин:— Но англичане вовсе не тоскуют о своем имперском прошлом. Я начал преподавать в английском университете через пятнадцать лет после распада империи и не встретил ни единого человека, который бы сожалел об этом. Знаете, почему? Потому что англичане после этого стали жить лучше. А здесь синдром сохранился, я думаю, потому, что люди стали жить хуже или, по крайней мере, им так кажется...

Юрий Левада:— Мы в своих опросах между всем прочим спрашивали, что важнее: обеспечить стране положение великой державы или обеспечить достойную жизнь гражданам. 70 процентов предпочли второе.

Нина Беляева:— Все время слышу: у нас нет гражданского общества, у нас не происходит самоорганизации граждан, но это неправда. Объединились 6 миллионов инвалидов и лоббировали принятие нового закона, резко увеличивающего их льготы. Общественная организация, представляющая интересы 12 миллионов беженцев, лоббировала принятие закона о беженцах, который дал им наконец какую-то государственную защиту. Сообщество журналистов фактически сорвало принятие поправок к закону, которые, на их взгляд, ущемляли свободу слова. Голодающие авиадиспетчеры добились своего. Как же ничего нет? Есть!

Будущее во многом зависит от новой гражданской элиты. Элита — это не правительство, не высшие чиновники страны; у нас растет новая элита, и особенно она активна на местах, в регионах.

А бояться больше всего надо именно имитации — общественную деятельность тоже можно имитировать.

Георгий Мирскин:— Я думаю, у нас сегодня полная стабильность — и системная, и структурная. И рейтинга президента. Был захват заложников в центре Москвы — никого после этого не сняли. Почему? А президент прекрасно знает, что никакого возмущения все равно не будет.

За годы советской власти мы привыкли, что нам врут. За постсоветские годы мы привыкли, что воруют. Теперь многие думают: это нормально, если бы я был у власти, я бы тоже врал и воровал. Он говорит, и его не тошнит; мы слушаем, и нас тоже не тошнит. Разве это не стабильность?

И средний класс у нас объявился — одних охранников сколько! Зачем нам столько охранников? А что вы хотите после 70 лет советской власти? Был уродский социализм, стал уродский капитализм.

Народ все проглотит. И фашизма у нас не будет, потому что для этого нужно привлечь на свою сторону миллионы активных граждан — где они?!

Александр Сунгуров:— Как говорили в Англии начала века, есть демократия голосования — и есть демократия участия. Говорили с тревогой, потому что считали, что в Англии устанавливается демократия голосования. Электоральной демократией легко манипулировать.

Я предполагаю, что на переходе от тоталитаризма к демократии вообще возможна только демократия голосования и никакая иная. Никто сегодня не вкладывает энергию в развитие новых демократических практик. Я бы очень поддержал Виктора Шейниса: ответственность за это ложится прежде всего на интеллигенцию.

Правовые инновации или отторгаются, или слепо копируются (и сначала работают, а потом разрушаются), или имитируются. Или постепенно адаптируются к особенностям среды. Но для этого нужны посредники -- медиаторы. Где они?

Борис Грушин:— Никто не сказал очень важную вещь об участии социологического сообщества в принятии решений. Мы впервые за много лет получили грамотное правительство — надо с ним сотрудничать.

Надо бы и на умы влиять. Но ни на один из существующих телеканалов нас не пустят: там думают прежде всего о том, как заработать. Нам нужно общественное телевидение, такое, как есть в Америке. Собрать по доллару с человека — хватит денег на общественный канал, и без всякой рекламы...

Алексей Левинсон:— Демократический проект, с которым входила в постсоветскую эпоху интеллигенция, не удался. Слово «демократический» сначала заменили на «либеральный», потом все свели к противостоянию «левых» и «правых». А идеи моральные и правовые, лежавшие в основе проекта, были отодвинуты. К ним обращались только тогда, когда надо было кого-то со стороны убедить в нашей лояльности общечеловеческим ценностям или с их помощью внутри страны кого-то одернуть — короче говоря, они стали чисто инструментальными. Нынешняя власть в этом не нуждается. На Дубровке Явлинский, Хакамада, Немцов предлагали решение, которое не нравилось властям, — их просто не стали слушать, и все.

Признать такое состояние стабильным — значит, склонить голову и идти на поклон в администрацию президента. Не признать — мужественно, но не вполне понятно, что из этого следует.

Я думаю, для образовавшихся групп интересов очень важно жить в правовом поле — для них и есть правовое государство. А остальные живут в государстве неправовом. Остальных принято называть народом. Полагаю, из этого резерва и будут выделяться новые группы интересов, и мы перестанем называть их народом, и они расширят правовое поле...

Я думаю, ситуация сегодня устойчива и есть ресурсы для маневра. Но на нефтяной трубе не усидишь слишком долго. К 2007 году выяснятся результаты реформ. Уже сейчас видны симптомы не конкурентоспособности российской промышленности. Мы будем вынуждены переоценить способности и бизнеса, и власти. Первыми взбунтуются регионы. Кроме того, произойдет смена поколений среди олигархов, у которых нет никакого механизма преемственности. Так что, я думаю, к 2010 году крупные перемены неизбежны. Полагаю, тогда выйдут не столько с демократическим, сколько с социал-демократическим проектом, который мы и начнем осуществлять.