Знание-сила, 2002 №02 (896)

Итак, каждые две недели по субботам дверь в квартиру оставалась открытой в течение всего вечера, завсегдатаи могли привести с собой своих друзей, в соседней комнате играли дети всех возрастов. Около половины одиннадцатого все садились за стол, и вот тут-то и начинался «московский треп».

Причем, когда к полуночи все вынужденно расходились, чтобы успеть добраться автобусом до метро (мы жили в не ближнем Ясеневе), оставалось впечатление, что мы вовсе не исчерпали все интересные темы – времени для разговоров всегда не хватано.

Как-то в США я прожила несколько дней в семье, в которой тоже бывали журфиксы, подобные нашим музыкальным вечерам. Несколько семей, в основном преподаватели школ, раз в месяц собирались, чтобы обсудить предварительно совместно выбранную и прочитанную книгу. При этом кто-то из компании заранее готовил доклад, чтобы задать тон обсуждению, остальные же присоединялись к дискуссии по ходу дела.

Не знаю уж почему, но все это мероприятие выглядело как-то искусственно (хотя все участники были люди симпатичные) и напоминало расплодившиеся сейчас в США «новые ритуалы». Я вовсе не хочу сказать очередную гадость про американцев. Но я все время ощущала разительный контраст по сравнению с подлинностью и глубинной необходимостью для нас наших когдатошних посиделок.

Какие бы ни были у этого явления социальные, исторические или национальные корни – все равно это было прекрасно и интересно. И до сих пор наивысшей похвалой в устах эмифантов, возвращающихся с вечеринки – будь то «в Бристоле, в Марселе, в Кейптауне или в Торонто», – становится фраза: «Посидели, как в Москве».

Недавно нам процитировали Гребенщикова: ностальгию испытывают те, у кого ничего не получилось, и они любят вспоминать те времена, когда еще не знали, что у них ничего не получится. Что-то в этих словах есть, хотя «не получилось» отнюдь не у всех, а у многих участников наших музыкальных сборищ не просто «получилось», но еще и в высшей степени. Конечно, тоска по утраченному духовному раю включает еще и ностальгию по молодости – известно ведь, что даже прошедшие войну и лагеря ностальгически вспоминают эти времена. Но это не все.

По-моему, дело в том, какую интенсивность имела эта тяга к культуре и какое место она занимала в нашей вынужденно урезанной, неполноценной жизни. Как и в случае досуга, в большой мере ограниченного чтением, у нас вообще было очень мало возможностей для самовыражения.

Недавно я разговаривала с 40-летней болгаркой, «сестрой» по бывшему соцлагерю. В какой-то момент, здраво оценив свою жизнь на родине, она решила сделать все от нее зависящее, чтобы уехать за границу, например, во Францию (по каким-то сложным историческим причинам жителям Болгарии формально легче переехать именно во Францию). Единственным способом это сделать было стать научным работником. И она им стала. Итак, она уехала во Францию, где сумела получить место доцента в университете. И только теперь поняла, что по-настоящему ее интересует не наука, а бизнес. Но как это можно было постичь в стране, где никакого бизнеса не было по определению, а любая инициатива подавлялась?

Я думаю, и со многими из нас происходило нечто подобное, – подавленные инициативы и потенции обращались в духовные устремления. Все так или иначе заметили, что с началом перестройки многочисленные семинары и регулярные сборища разом сошли на нет. Кто-то (хотя бы на время) увлекся политикой. Кто-то уехал за границу. Многие вдруг поняли, что наконец-то можно работать и здесь, в России, завели собственное дело или просто кинулись зарабатывать деньги. Доктора наук переквалифицировались в бизнесменов не только потому, что у них не было вариантов выживания. Вернее было бы сказать, что, живи они в других обстоятельствах, они вообще не стремились бы в науку, а сразу выбрали бы бизнес.

Слава Богу, нашему поколению интеллигенции еще повезло: те, кому к концу 80-х было около сорока, успели самореализоваться. Вдруг востребованными оказались филологи, преподаватели иностранных языков, просто хорошие преподаватели; нашли себе место и те, кого интересует издательское дело. Один наш близкий друг, о котором всегда было ясно, что он чрезвычайно талантлив буквально во всем: за что бы он ни брался, уже недели через две он становился просто экспертом, будь то астрология или починка компьютеров, – так вот, он стал просто миллионером. Стал исключительно благодаря мозгам и организационному дару, создав фирму компьютерного обеспечения.

Как известно, мозгами Россия всегда была богата. Но у человека, занятого серьезным делом, увлеченного им, совершенно естественным образом остается меньше времени на «культурный досуг». Главное, однако, даже не это. Главное то, что теперь это время воспринимается именно как досуг, а не как основное наполнение жизни.

И в этом жизнь в России довольно быстро стала походить на жизнь в любой нормальной стране. Где самое главное – есть ли у тебя работа и дает ли она тебе возможность жить так, как ты хочешь. Некая программистка в России терпеть не могла свою работу. Уехав в Штаты, она, естественно, нашла себе место в компьютерной фирме. И вдруг оказалось, что работа ей нравится. «Как же так, – недоумевала ее оставшаяся в России сестра, – ты же ее всегда терпеть не могла, свою работу». «Да ведь теперь мне за нее какие деньги платят!» – был ответ.

И все же наше поколение, воспитавшись на этой заразе, на этой «роскоши человеческого общения», упорно продолжает в том же духе. Если не получается очно – то по Интернету. В переписке членов нашей прежней компании, сейчас рассеявшейся по всему свету, то и дело возникают коллективные обсуждения – нового фильма, последнего романа, театральной премьеры или новых направлений абстрактного искусства.

Один из персонажей Марка Адланова из романа «Пещера» (1935), яростный противник коммунистического строя в России, замечает: «В коммунистическом мире появится новая порода людей. Они, как рыбы на дне морей, приспособятся к невыносимому давлению…»

Наверное, мы и были такими рыбами – подвидом, который впору заносить в Красную книгу. Жизнь в пустыне или за полярным кругом не сахар, но если исчезает пустыня, а вместе с ней и ее эндемические виды, экологи начинают бить тревоту. В нашем случае бить тревогу бесполезно. Я не хочу обратно – всему свое время и место. «А все-таки жаль…»

Бордо

… Отныне за положением на планете следит компьютер. Если где-то мелькает призрак гражданской войны, машина подает сигнал тревоги, и у политиков есть еще несколько месяцев, чтобы выправить ситуацию.