Знание-сила, 2001 №10 (892)

Об оценке работы. Я уже говорил, что, на мой взгляд, наука в целом несправедлива или, точнее, часто несправедлива. Классический пример: основатель генетики Грегор Мендель умер задолго до того, как его оценили. Более того, можно, вероятно, утверждать, что он вообще никакой роли в развитии науки не сыграл, если бы его не было, точно в те же годы Де Фриз (и кто там еще) сделали бы то же самое, но теория назвалась бы не менделизм, а дефризизм. Мой соавтор Хартл специально изучал работы и даже рукописи Менделя, чтобы выяснить, понимал ли сам Мендель, что он сделал, и сделал вывод, что понимал. Как с чувством, что твое открытие никому не нужно, уйти из науки и умереть настоятелем монастыря? Я не сравниваю свои работы с Менделем, и у меня нет такого ощущения, что все они никому не нужны. Но если честно, то многое из сделанного за все эти годы не было замечено, и в этом, конечно, прежде всего моя вина.

Во-первых, вероятно, не надо по этому поводу особенно переживать, а надо утешаться словами Пастернака: «Цель творчества самоотдача, а не шумиха, не успех». Я ведь с этого и начал, что хотя почет и все такое мне приятны, но все это хорошо, если ты и вправду что-то сделал. Мне был важен сам процесс придумывания.

Ну и последнее. Я убедился, что в науке такие правила игры, что пропагандировать свои работы надо самому, – выступать, печататься в престижных журналах, уметь свою работу подать, иначе не только вы не получите, что заслуживаете, но и наука не получит ваших работ, не узнает о них. В свое время я написал статью, где предсказывал неперекрывающийся код. Тогда Белозерский перекрыл мне эту статью – ДНК была его монополией. А через несколько месяцев вышла статья Гамова на эту же тему.

Я помню, как я удивлялся тому, сколько внимания молодой Спирин уделял этим проблемам, и, вероятно, правильно делал. Да что Спирин! Вспомните, как засуетился великий Дарвин, когда узнал, что Уоллес придумал все не хуже его, а лопух Уоллес стал вежливо дожидаться, когда же Дарвин первым опубликуется. Сейчас было бы не так. Уоллес ждать бы не стал и был бы не дарвинизм, а уоллесизм.

В какой-то мере я могу ссылаться на то, что после 1968 года, когда меня исключили из партии и лишили загранпоездок, я в большой степени ис~ ключился из международного общения. Но, конечно, это отговорки слабые. И вообще я могу сказать, что мне в целом повезло. Меня не посадили, а очень могли бы. Я был без работы всего два года. Я всегда делал все, что хотел. У меня всегда было хорошее начальство. У меня не было учителей, но мне как-то и не хотелось их иметь. Наука хорошо возбуждала мой центр удовольствия. Я не рискну утверждать, что я честно служил науке, но определенно она служила мне.

Об этих вещах не принято говорить на ученых советах, но мне бы не хотелось обходить то, что занимало треть моей жизни, тем более что это не могло быть никак не связано с наукой. Однако не бойтесь, я не собираюсь «давать все подробности», а опять-таки поделюсь некоторыми соображениями по этому поводу; которые кажутся мне важными. Ученые, как и все люди, в отношениях с людьми другого пола, если сильно упрощать, делятся на две категории – моногамы и полигамы. Я не верю, что это целиком определяется моральными принципами или воспитанием. Я думаю, что это определяется в значительной степени темпераментом, или, если проще, гормонами, то есть генетикой – что кому досталось от родителей. Но моральные принципы, порядочность непременно накладываются на это и, конечно, играют очень большую роль. Есть множество примеров, когда известные и крупные ученые вели вполне добропорядочную и размеренную жизнь. Но не меньше и обратных примеров; я назову только тех, которые сами открыто говорили о своей природной полигамности: это крупнейший наш физик, академик Ландау, среди биологов это известная цитогенетик Прокофьева-Бел ьговская и генетик Раиса Львовна Берг. Эфроимсон в своей книге указывает на положительную корреляцию между выдающимися способностями и сексуальной активностью. Однако, как я уже говорил, это лишь корреляция, а не обязательное условие.

Ну а где же мораль? Она, как мне кажется, в том, чтобы стараться больше дать, чем взять, чтобы по возможности приносить меньше зла, хотя вовсе без него, по-видимому, обойтись нельзя. В этом смысле очень показателен диалог в пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион», написанный еще в начале века в чопорной Англии. Полковник Пикеринг: «Сэр, вы порядочны в отношениях с женщинами?» Хиггинс: «Вы когда-нибудь встречали мужчину, который порядочен в отношениях с женщинами?» Пикеринг: «Да, и много раз». Хиггинс: «А я – ни разу». Так что все, по-видимому, зависит от точки зрения и не имеет стандартного решения.

Что касается меня, то я всегда оставался самим собой, но старался вести себя лучше. Не уверен, что у меня всегда это получалось. И здесь не мне судить. Однако я рад, что мне удалось сохранить хорошие, обычно очень хорошие отношения с моими детьми и даже с их матерями. Зачем я все это рассказываю? А вот зачем. Существует довольно распространенная среди тех, кто меня знает, и даже среди моих друзей точка зрения. Она состоит в том, что как ученый я потенциально был выше того, чего я реально достиг, что если бы я меньше занимался, мягко выражаясь, личной жизнью, то я бы достиг гораздо большего, и что это было бы очень хорошо. Вот со всем этим я решительно не согласен.

Напомню то, с чего я начал: я, как и все другие люди, жил и живу только для того, чтобы возбуждать свой центр удовольствия. Я и делал это, как умел и как хотел, и иначе этого, очевидно, делать не мог. Достиг бы я большего, если бы не следовал своим желаниям, а искусственно ограничил бы себя только рамками науки? Совсем в этом не уверен. Ну и чего бы я достиг? Ну, было бы у меня не 200 статей, а 250, ну как предел мечтаний, скорее всего недостижимый, выбрали бы членкорром большой академии. Кстати, туг дело совсем не в женщинах. Покойный Овчинников достиг всего (кстати, и с женщинами он себе тоже не отказывал). Тут нужны совсем другие качества, которых у меня и нет, и я не уверен, что хотел бы их иметь. У меня есть друг – очень большой ученый, имеющий не только наше, но и мировое признание. Вот он ведет себя именно так, как якобы должен был бы себя вести я: все для науки, минимальное внимание женщинам (хотя и не без того) и постоянно борьба за место под солнцем. Но он порядочный, и это ему страшно мешает. Он многого достиг – членкорр Медакадемии, постоянные поездки в Америку, всевозможные гранты и стипендии, уйма статей. Ну и что? Счастлив ли он? Ну никак не больше меня – сплошные расстройства: вот не выбрали в третий раз в большую академию, вот кто-то раньше него сделал его работу, вот не процитировали.