Знание-сила, 2001 №9 (891)

Нет сомнения в том, что все это – их личная история, от которой они теперь никогда не откажутся и которую никому не дадут переписать.

Борис Дубин

Уникальность круглой даты, этой чисто формальной смысловой границы века и тысячелетия, делает ее идеальным «пустым» символом истории, способным вместить в себя любое содержание, любую историческую интригу и героев эпохи на выбор. Сам этот выбор – смысла, интриги, героев – обнажает обобщенную структуру сознания, которое именно так представляет себе свое прошлое, именно так его организует.

Каким же предстает в российском общественном сознании XX век? Не слишком хорошим. Отвечавшие в 1999-2000 годах на вопросы социологов ВЦИОМа люди разного возраста и образования чаще всего говорят о войнах, разрушении окружающей среды, природных катаклизмах и катастрофах, жестокости и терроре: прямо- таки космический катастрофизм Апокалипсиса или гибель богов в раннесредневековой германской эпике. По мнению большинства, и люди XX века хуже, чем их предки века предыдущего; причем самые молодые и образованные чаще других уверены, что их современники более раздражительны, злы, безнравственны, нетерпимы, несчастны. Правда, они образованнее и умнее своих сверстников век назад – но это, согласитесь, слабое утешение.

Из хорошего в ушедшем веке у нас вспоминают только достижения науки и техники» прежде всего в освоении космоса и развитии средств массовой информации.

Сама идеология побед научно- технического прогресса, стоящая за подобными оценками, несколько напоминает умонастроения «физиков» в советской культуре конца 50-х – начала 60-х годов, если не более ранние эпохи, когда аграрная и не слишком грамотная страна приобщалась к достижениям науки и техники (не случайно среди наиболее важных для повседневной жизни открытий XX века у россиян лидирует электричество). Это стереотипы сознания массовых слоев ИТР, недавно участвовавших в форсированной индустриализации, прежде всего служившей развитию военно-промышленного комплекса.

Но высочайшим престижем наделены космические исследования, и не только в сознании инженеров (или бывших инженеров); такое отношение к победе России в космосе разделяют большинство наших соотечественников, опять-таки независимо от возраста, образования и профессий. А это значит, что речь идет об элементе общей державной легенды русской и советской истории. Возможно, семантика триумфа и власти над миром выражена в этом космическом символе даже сильней и чише, чем в победе над фашизмом. Во всяком случае, победа в Отечественной войне и выход в космос остаются сегодня главными позитивными символами советского строя, советской эпохи в массовом сознании.

Столь же символично, как мне кажется, и колоссальное значение, которое придают россияне телевидению в мировой истории XX века. Дело не только в том, что они активно смотрят телевизор. Мне кажется, сочетание приобщенности и личного неучастия в событиях на телеэкранах носит у нас особый смысл: отстраненности, взгляда со стороны (что, впрочем, не исключает эмоций, даже сильных). Я бы увидел тут своеобразный «комплекс зрителя».

К самым важным социальным преобразованиям XX века россияне прежде всего относят всеобщую грамотность, бесплатное образование, опять-таки развитие средств массовой информации, бесплатное здравоохранение. За подобной синонимией «всеобщности» и «бесплатности» – замечу, опять для большинства опрошенных, независимо от их образования, возраста, профессий – стоит представление о себе исключительно как о подданном государства, «подопечном человеке». Отсутствие платы для него воплощает социальное равенство. Государство – не общество! – есть источник любых социальных, равно как и технических (космических – читай военно-промышленных) изменений. А демократические преобразования и свободы, высокий уровень жизни, возможности социального продвижения, ставшие доступными большинству именно в XX веке, входят в определение столетия не более чем для 3-5 процентов опрошенных россиян.

Для американцев, по данным опроса института Гэллапа, в пятерку самых значительных событий XX века вошли достижение избирательного права для женщин и принятие акта о гражданских правах в 1964 году. Субъект таких событий – разумеется, общество, а не государство.

Похожий опрос мы проводили в 1989 году. Тогда тон явно задавали демократически настроенные образованные фуппы, потому среди самых значительных для страны событий уходящего века значились не только Отечественная война и авария на Чернобыльской АЭС, но и Октябрьская революция, репрессии тридцатых годов, начало перестройки, Первый съезд народных депутатов СССР, XX съезд партии и развенчание на нем культа личности, а далее нэп, столыпинские реформы, февральская революция. То есть значимыми общество признавало моменты крутых поворотов советской истории. Присутствовал в сознании и «альтернативный» путь, по которому могла пойти страна и который в конце восьмидесятых широко обсуждался.

Через десять лет, на рубеже века, вся символика этой альтернативной траектории развития России потеряла былое значение – как и авторитет вчерашних политиков и трибунов. «Окном» в мир стал исключительно телевизор. Общими для всех ею зрителей самыми важными событиями остались Вторая мировая, чернобыльская авария, полет Гагарина в космос.

Вперед выдвинулась семантика тяжких для страны, прежде всего военных испытаний: помимо начавшихся позже чеченских войн, первой и – особенно – второй, вновь вспомнили Афганистан. Так что теперь перестройка воспринимается совсем на ином, в основном негативном фоне и связывается в общественном сознании уже не столько с началом чего-то нового, не с альтернативами общественного развития, сколько с крахом прежнего государственного целого. При этом катастрофизм самих военных событий, социальные причины, их вызвавшие, и серьезные человеческие последствия – все это вытеснено теперь в девяностые годы как в период разрушения общего прошлого (и легенды об испытаниях и победах). А из самог о этого прошлого все плохое, наоборот, старательно вытеснено на самую периферию внимания: так, ни к числу наиболее значительных событий столетия, ни к числу самых болезненных разочарований века россияне сегодня не относят ни ГУЛАГ, ни Холокост. Более того, и падение Берлинской стены, и даже распад СССР для них значат меньше, чем, например, для граждан США.

За десять лет изменились смысл оценок, их направленность и модальность. Ушла нацеленность на будущее, семантика начата и альтернатив, зато главной стала ностальгия. Она и легла в основу восприятия истории; можно сказать, что для большинства наших собеседников история – это «то, что мы потеряли», что ушло, разрушено, отнято (а не то, что построено, что приобрели, сохранили или отстояли).