Знание-сила, 2001 №06 (888)

После гигантского танкового сражения дивизия прорвала оборону немцев и ринулась на запад. Энтузиазм, патриотизм солдат, ненависть к фашистским захватчикам, уверенность в победе были в зените. Наконец-то мы почувствовали свою силу. Немцы бежали, сжигая целые селения, убивая скот, уничтожая мирных жителей.

Мы двигались с полком иногда настолько быстро, что не успевали эвакуировать подготовленных уже раненых и лишь оставляли так называемые указки: «Раненые 107-го полка», надеясь, что эту работу выполнят подходящие тыловые части. Легко раненные уходили в тыл сами.

Бичом для меня явился приказ комдивизии, гласивший, что комсанрот должны после каждого боя подавать рапорта о количестве легко и тяжело раненных, убитых, о том, через какое время были вынесены тяжелораненые с поля боя (через I час, 2 часа и т.д.), сколько легко раненных ушло в тыл… Учесть все это было, конечно, невозможно, и вначале я приходила в ужас и отчаяние от таких цифр. Все это страшно мешало лечебной работе, так как у нас было только три врача, а раненых – сотни. Затем, решив, что это не имеет никакого значения, я стала писать «липовые» отчеты. Все раненые, согласно моему рапорту, были вынесены с поля боя в течение 1 часа (абсолютное вранье). Данные об убитых я узнавала от похоронного взвода, а количество легко раненных, ушедших в тыл, – от старшины (на сколько человек он получал довольствие до и после боя). Мы знали точно, сколько человек вынесено, так как им всем (иногда даже без регистрации) оказывалась должная помощь. Кто читал эти «липовые» донесения, и какие выводы из них делались, я не знаю.

Мы буквально валились от усталости, а количество раненых не уменьшалось. Перевязочного материала нам хватало. А боеприпасов и продуктов в полку почти не оставалось.

Наш полк оторвался от тылов дивизии более чем на сю километров. Не было хлеба, соли. Оставалось немного консервов. Выручало обилие неубранной на полях кукурузы и картошки. Было много мяса – отступающий враг уничтожал скот, принадлежащий мирным жителям. «Повезло» нам при форсировании Десны, когда была разбомблена птицеферма, и по блестящей глади воды плыли сотни уток. Солдаты ловили их, прятали под гимнастерки, а на привалах пекли их в золе и ели с золой вместо соли.

Меня в полку не покидали неприятности, что не оставляло равнодушным командира дивизии (у него на меня была аллергия). Так, в боях нашим полком был взят поселок под названием Спиртовой завод. На окраине поселка располагался действующий спиртовой завод. Среди оборонявших поселок бойцов было много раненых. 12 санитаров-носильщиков, не переставая, носили с поля боя тяжелораненых. Постепенно количество раненых и санитаров уменьшилось.

Мы, врачи, фельдшеры, медсестры, погруженные в работу, не очень фиксировали на этом внимание, легкомысленно радуясь тому, что мы скоро сможем начать эвакуацию «обработанных» (подготовленных) раненых. Но радовались мы недолго.

В расположении роты появился комдив с адъютантом. Я похолодела, предчувствуя беду. Он хотел лично выйти на передовую, для чего прихватил и меня. Мы пришли на территорию завода и зашли в помещение, где стояли цистерны со спиртом. То, что я там увидела, привело меня в шоковое состояние. На полу веселилось большое общество, состоящее из раненых исанитаров-носилыликов. Кто-то тянул песню, кто-то даже пытался станцевать лезгинку, кто-то спал, уютно устроившись среди обломков какой- то мебели и кирпичей. Все, абсолютно все были пьяны. Рассвирепевший комдив, указывая на меня, прошипел: «Комроты – 10 суток ареста, санитаров – на передовую» и, повернувшись кругом, вышел. Так я получила свои первые, но, к сожалению, не последние, 10 суток ареста, что означало вычет из аттестата, который я посылала маме, 50 процентов за десять дней службы.

29 сентября 1943 года дивизия вышла к Днепру.

Форсирование Днепра – одна из страшных и ярких страниц Великой Отечественной войны.

29 сентября 1943 года дивизия вышла к Днепру и расположилась в районе города Лоева. После форсирования Десны мы прошли с боями 225 километров, а у Днепра надолго задержались. Вначале мы развернули санроту в глубоком, но открытом овраге. где нас беспощадно бомбили и обстреливали. Где-то в начале октября фашисты твердо решили нас уничтожить. Их бомбардировщики раз за разом заходили на расположение санроты и сбрасывали бомбы. Метались люди, рвались лошади, и только военфельдшер Шахов, связной-санитар Илья Салтычек и наш старший ездовой Иван Филиппович сохраняли спокойствие. Так, Илья, стоя в овраге во весь свой гигантский рост, каждый заход бомбардировщиков и каждую сброшенную бомбу комментировал: «Эта (бомба) – мимо, а эта – к нам!» «Ложись!» – услышала я голос Ильи, перекрывающий шум и грохот, и затем наступила мертвая тишина. Меня контузило, и я оглохла. Я видела, что ранило в локтевой сустав нашего доктора Хитерера, разбомбило одну из наших повозок и убило двух лошадей- Но тогда меня поразила только наступившая тишина, страшная и грозная, гнетущая и оглушающая тишина. Мир умер. Меня охватило чувство одиночества и незащищенности. Я растерялась. За время пребывания на передовой мы привыкли к канонаде, она сопровождала нас постоянно. Мы работали, ели, спали, топали под палящим солнцем и мокли под проливными дождями, таща на себе тяжелые, набухшие от воды шинели – и все под аккомпанемент канонады. И вдруг – зловещая тишина. Мне что- то говорили, о чем-то уговаривали. Я поняла, что меня хотят отправить в медсанбат. Но я хотела остаться в санроте, где все было знакомое, как бы даже родное, и правильно сделала, так как через несколько дней ко мне постепенно стал возвращаться слух.

Правобережье Днепра представляло собой мощный опорный пункт немцев. Ни мы, ни немцы не проявляли особенно свое присутствие. Немецкая артиллерия молчала, боясь преждевременно раскрыть свои огневые точки. Периодически на стремительной синей волне Днепра появлялись крохотные плотики разведки, на которых находились наши бойцы. Гребли они вместо весел саперными лопатками. Немецкие снайперы отстреливали их, и мало кто из этих отважных мальчиков возвратился целым и невредимым. Много их осталось в холодной днепровской воде, не найдя приюта в родной земле. Вес эти темные осенние ночи Днепр освещали десятки и сотни немецких ракет. Это красивое зрелище было зловещим, так как укрыться от их яркого света было невозможно.

…А в это время в лесу батальоны строили плоты. 15 октября 1943 года началось форсирование Днепра. В небе появились бомбардировщики, истребители, прикрывающие переправу. Непрерывно гремела наша артиллерия, подтянутая к берегу. Вся поверхность широкой и могучей реки была покрыта плотами и плотиками с бойцами. По понтонному мосту бежали солдаты. Часть бойцов переправлялась на правый берег вплавь, несмотря на ледяную воду. В тот же день дивизия прорвала первую линию обороны немцев и вступила на истерзанную и обагренную кровью белорусскую землю. Это уже был 1-й Белорусский фронт. Наша санрота переправилась на правый берег по понтонному мосту и соединилась с полком. Раненых было очень много, а эвакуация их в тыл, через Днепр, представляла невероятные трудности, но этим уже занимались тылы дивизии. А мы едва успевали «развернуть» санроту, подвергнуть первичной обработке раненых – и вновь догонять наш полк, который с боями продвигался вперед. В этот период я дважды вступала в «контакт» с минами. Первая «встреча» произошла в конце октября 1943 года. Когда мы, обалдевшие от усталости после работы и тяжелого перехода, остановились на ночлег в лесу, недалеко от дороги, я, как всегда, отошла шагов на десять от спяшей вповалку роты и пристроилась на мягком ложе из мха, сухих листьев и игл. Под головой у меня был довольно твердый бугорок. Уснула я мгновенно и проснулась от громкого шепота одного из фельдшеров. Глаза у него были испуганные. «Тише, только тише» – шептал он. Я спросонья решила, что нас окружили немцы, и довольно быстро вскочила. Фельдшер отскочил от меня на несколько шагов. Оказалось, что я спала на мине, заменившей мне подушку. Моя опасная соседка оказалась очень благородной, возможно, даже пацифисткой и не оторвала мне голову.