Знание-сила, 2001 №06 (888)

Но она стремилась к тому, чтобы центры нового учения, подобные нью-йоркскому, были созданы как минимум еше в двух «великих точках земного шара» – в Индии и Англии, поэтому покидает Америку. С конца 1870-х очень активно работает в Индии, и здесь в короткие сроки теософия получает широкое распространение. В Англии же лондонская ложа Теософского общества была создана в 1883 году без непосредственного участия Елены Петровны.

Можно говорить, что вся жизнь Блаватекой на протяжении целых двадцати пяти лет при всех ее перипетиях, внешних сложностях и многочисленных препятствиях внутренне была на редкость цельной: Елена Петровна с удивительной энергией и последовательностью двигалась по избранному ею пути, превращаясь из чудаковатой, взбалмошной барышни в существо особой породы – провозвестника нового эзотерического учения, имевшего, как выяснилось, большое будущее. Причем долгое время на этом пути ее ожидали одни лишь успехи. Но в середине 1880-х годов на провозвестницу «учения будущего» обрушились тяжелые испытания. В это время судьба и сталкивает ее со Всеволодом Соловьевым…

Второй герой нашего повествования был человеком несравненно менее значимым, хотя претендовал на многое… Жизнь его была скудна на события и занята в основном писательством. Соловьев прославился как исторический романист – в 1870 – 1880-х годах он был очень популярен. Позднее, когда вся его популярность осталась в прошлом, Соловьев постоянно бередил рану, вспоминая о «былой читательской любви», ссылаясь на «кучи писем» от поклонников и поклонниц, переживал этот необратимый процесс очень болезненно, считая его результатом злой воли разнообразных критиков и публицистов. И ошибался. Автору не хватало самой малости – таланта…

Думаю, в этой истории мы имеем дело с фигурой трагической. Как мне представляется, роковую роль в его жизни И1рало родство. Ведь он был не только сыном знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева, которого всю жизнь глубоко почитал, но и братом гениального философа, Владимира, которому, думаю, неистово завидовал… А если нет, явственно ощушап на своих плечах груз чужой славы.

Человеку от природы очень самолюбивому, ему уже в детстве пришлось пережить множество неприятных ощущений. Его многочисленные братья и сестры (два брата, Владимир и Михаил, и пять девочек) были удивительно ярки, незаурядны – каждый по-своему. Все вместе они составляли удивительную общность – сказочное королевство, да и только… Всех этих незаурядных детей тянуло к гению, законным королем здесь был Владимир. Среди всех этих небожителей Всеволод выглядел приземленным, отличаясь от них даже внешностью. С годами отчужденность росла, превращаясь в открытую и. очевидно, взаимную неприязнь.

Владимир писал своей невесте о «нехорошем чувстве», «инстинктивной антипатии», испытываемой им к Всеволоду, заканчивая признание убийственным для старшего брата замечанием: «Он ненависти и вражды ни в коем случае не заслуживает: он более туп, чем зол…»

С годами эта отчужденность, очевидно, распространилась на весь Божий мир. По тем немногочисленным воспоминаниям о Всеволоде, которые нам доступны, и по его письмам он выглядит явным мизантропом. К людям относился с недоверием и подозрительностью и явно страдал гипертрофированным самолюбием. Даже в годы своих наивысших успехов Соловьев нередко впадал в депрессию. В 1884 году, во время одного из подобных «душевных провалов», он прибег к одному из самых распространенных способов борьбы с хандрою – уехал в Париж.

Дом в Нью-Йорке, где Блаватская писала «Разоблаченная Исида»

В это время он принялся за одну из главных задач своей жизни – «исследовать ход и развитие мистицизма в Западной Европе и русском обществе и написать большой роман, где изображались бы результаты этого мистицизма» (романов написал целых два – «Волхвы» и «Розенкрейцер»).

Мистицизм всегда интересовал Соловьева. Интерес этот, кстати, был тем немногим, что сближало его с братом. «Я не знаю, – вспоминал он на склоне лет, – кто так летел на этот интерес таинственного, как я или мой брат Владимир». Для России 1870 – начала 1880-х годов, где среди образованного общества господствовали различные вариации позитивизма и материализма, подобные настроения были скорее исключением – интерес к «потустороннему», к мистике здесь только начинал пробуждаться.

Иное дело Париж… По тем временам это была признанная столица «спиритов, чудотворцев и шарлатанов». Все сферы таинственного имели здесь своих ярких адептов; в Национальной библиотеке хранилась богатейшая коллекция мистических трудов разных времен, многое можно было отыскать и на лотках знаменитых парижских букинистов…

«По мере того, как я разбирался в своих выписках.., мне припомнились интереснейшие повествования «Радды-Бай», то есть госпожи Блаватской, появлявшиеся в «Русском вестнике» под заглавием «Из пещер и дебрей Индостана» и с таким интересом читавшиеся в России. Предмет моих занятий был тесно связан с главнейшей сутью этих повествований».

На любителя «таинственного» очерки Блаватской должны были произвести впечатление ошеломляющее… В них содержалось великое множество удивительных историй: о тигре, «убитом словом», о переселении души старика-аскета в тело умершего от холеры юноши, о наведении порчи, о безоговорочном подчинении воли одного человека другому, владеющему соответствующими магическими приемами, и т.д., и т.п. Все эти истории, как следовало из контекста очерков, либо происходили на глазах у Блаватской, либо сообщались со слов свидетелей-очевидцев, чаще всего европейцев.

Пожалуй, главная цель, которую преследовали очерки Блаватской, заключалась в том, чтобы убедить читателя в неисчерпаемых возможностях души, автономной по отношению к телу… Это был, может быть, первый серьезный прорыв сквозь бастионы «положительной науки», на которых базировалось мировоззрение подавляющей части русского образованного общества. Недаром «Пещеры и дебри» вызвали резкую отповедь со стороны одного из самых влиятельных идеологов русского позитивизма Н К. Михайловского. И недаром, конечно, привлекли внимание мистика Всеволода Соловьева.

В духе лучших мистических традиций последовали и шаги друг к другу. Он, увлекшись идеей перенять мистический опыт у своей соотечественницы, уже готов было поехать в Индию, где надеялся отыскать Блаватскую, но… она оказалась в Париже. Непостижимая способность Eлeны Петровны давать о себе знать нужным людям в нужное время не раз отмечалась в литературе…