Знание-сила, 2001 №04

Только в 1984 году Мейен опубликовал свои главные гипотезы о путях биологической эволюции. Его сразу назначили ученым (и генеральным!) секретарем очередного Геологического конгресса, но три года спустя Мейена не стало среди живых ученых…

Сейчас, полтора десятка лет спустя, роль Мейена в кругу классиков эволюционной биологии видится много яснее; прояснилось и значение контактов с инакомыслящими физматиками в ЕГО научном творчестве. А каков был ОБРАТНЫЙ эффект общения с корифеем эволюционизма для представителей физико-математического лобби? Первые ласточки такой весны появились среди учеников Мейена в 1971 году. Эго были: один выпускник прославленной московской физматшколы № 2 и один учитель той же школы – он же выпускник аспирантуры мехмата МГУ (он же – автор данной статьи).

Следующий барьер был незаметно взят физиками в 1973 году. Они ввели понятие СУПЕРСИММЕТРИИ элементарных частиц и предположили, что самые важные бозоны обладают двойниками – ферм ионам и, и обратно: фотону соответствует фотино, гравитону – гравитино и т.д. На ранних этапах Большого Взрыва роль всех двойников была одинаково велика: бозоны соединяли все прочие частицы в единую семью, а фермионы направляли ЭВОЛЮЦИЮ такой системы. Например, они порождали новые кварки небывалого прежде цвета или аромата. Можно ли сейчас обнаружить явные следы той героической эпохи?

Около двадцати лет прошло, прежде чем у физиков пропала надежда на такую милость Природы: в нашем мире наблюдать фотино или гравитино не легче, чем рогатого тигра или цветок папоротника… Но ведь раньше подобные чудеса встречались! В палеозое процветали «семенные папоротники» – Птеридоспермы; в начале кайнозоя водились звери с копытами, когтями и клыками сразу – Милодонты… Кстати, в недавние века встречались князья-капиталисты (Иван Калита); среди граждан республики Спарта числились цари, а среди римлян – даже боги. Например, роль Юпитера играл (в течение одного дня) всякий триумфатор: так что Юлий Цезарь побывал богом пять раз – прежде чем окончательно вознестись на небо в марте 44 года до н.э.

Значит, и сам Мейен побывал в роли бога не один раз – когда его осеняла очередная удачная догадка насчет тайн биоэволюции и когда он раскрывал эту тайну своим коллегам и ученикам. Или в ином случае: когда Мейен задавал кому-то из коллег особо трудный либо неожиданный вопрос об устройстве Природы. Такие вопросы и ответы направляют эволюцию ученого содружества – значит, ОНИ играют роль фотино, глюино или гравитино в той разновидности природного Вакуума, который мы называем Ноосферой… Хорошо, что Природа любит и УМЕЕТ повторяться! Хорошо, что она подчинила развитие физического Вакуума, Биосферы, Социума и ученого содружества очень похожим законам!

Благодаря этому математики, физики, биологи и историки познакомились на деле с бозонами и фермионами изучаемых ими природных сред задолго до того, как физики додумались до понятий «бозон» и «фермион» и начали сознательно искать их носителей. Например, геометры Эллады лихо превращали бозон в фермион, когда придумывали новую задачу на основе известных теорем. Превратить фермион в бозон еще проше: для этого нужно РЕШИТЬ поставленную задачу, ДОКАЗАТЬ или ОПРОВЕРГНУТЬ предложенную гипотезу. В любом случае уникальный ДВИЖИТЕЛЬ прогресса науки превратится в рядовое колесико научного механизма и закрутится в ряду прочих колес, высекая искры новых проблем при столкновениях со своими коллегами. Математики жили в таком режиме 25 веков, прежде чем «задачецентричная» концепция развития науки была признана всеми ее творцами и просветителями.

В России этот стиль работы внедрил Николай Лузин – ученик Гильберта, учитель Колмогорова и многих других богатырей. Затем ученики Колмогорова (Гельфанд и Шклярский, Арнольд и Леман) передали эту культуру огромному множеству школьников путем математических кружков и олимпиад. Ученики Петра Капицы и Льва Ландау перенесли культуру задач и турниров в физику в послевоенные годы – на гребне ядерной программы, когда в Москве рождался славный Физтех. Справедливо, что именно физтеховцы Гольдберг и Лихтман впервые предложили вниманию математиков новое понятие суперсимметрии, а питомец мехмата Березин обнаружил сходную структуру в методе вторичного квантования физических полей…

Сергей Мейен заразился «квантованием» теоретической биологии в таком же режиме – когда он перенимал культуру сомнения в «общеизвестных» истинах сперва у свирепого палеоботаника Марии Нейбург, а потом у бестрепетного энтомолога Александра Л юбишева. На юбилейной конференции давний соратник Мейена Юрий Чайковский сравнил «незримую школу» Любищева со школой Сократа в Афинах, а самому Мейену отвел в этой школе место Аристотеля. Действительно: от Платона Мейен отличался большой осторожностью в измышлении новых сущностей или гипотез. Но он охотно общался и с яркими платониками – в лице молодых математиков, которые на веселые укоры мэтра весело отшучивались: «Нет, мы не платоники, а платойизаторы!»

Так тянулся горячий и плодотворный диалог разноязыких и разношерстых научных пассионариев – типичных «холмов» и «седел» на графике функции Действия, зависящей от бесконечного семейства природных переменных величин. Конечно, большую часть слов диалога составляли «бозоны» – сиречь, сообщения о фактах, ранее не известных. Не зря замечено, что любой разговор между специалистами по ОБЪЕМУ на 90 процентов состоит из того, что один говорит, а другой ему верит. Но по ВАЖНОСТИ большую роль играют остальные 10 процентов диалога: когда один собеседник НЕ понимает сказанного и спрашивает, а другой отвечает, пытаясь сам понять, ЧЕГО не понял его партнер в речи, абсолютно ясной тому, кто ее произнес.

В итоге две разные картины мира в умах собеседников постепенно сближаются: таков результат больших и малых взрывов в развитии любой науки. Биографии ученых пассионариев – сиречь, «холмы» Действия – служат катализаторами этой реакции. ФЕРМ ИОНЫ, испускаемые холмами в момент перескока ученого мужа из холма в седло или в другой холм, – эти фермионы (будь то идеи Платона, аксиомы Евклида, принципы Ньютона или категории Линнея) становятся очередными «генами» в понятийном геноме науки, постепенно обрастая вторичными БОЗОНАМИ: новыми терминами и определениями, наблюдениями и экспериментами, уточняющими исходную гипотезу-фермион.

Не было ли сходного процесса в древней биосфере Земли? Там роль бозонов играли обычные (базовые) гены: они состоят из цепочек оснований в нити ДНК и колируют те или иные признаки фенотипа животных или растений, подчиняясь в процессе наследования хорошо известным правилам Менделя и другим законам «равновесной» генетики. Потеря равновесия означает ИЗМЕНЕНИЕ ПРАВИЛ той вековой игры генов, которая задает фенетическое разнообразие биосферы. Простейшие кванты такого изменения – гены-репрессоры, которые пробуждают «валентность» одних базовых генов и усыпляют экспрессию других отрезков ДНК. А что пробуждает либо усыпляет самих репрессоров? Неужели хоть здесь проявляется, наконец, АДАПТАЦИЯ к той среде, в которой организмы погибают или выживают, комфортно или конфликтно – в зависимости от экспрессии тех или иных базовых генов своей ДНК?