Знание-сила, 1999 № 07-08

Сыродеева А. «Мир малого: опыт описания локальности». М., ИФ РАН, 1998, /24 с.

А. Сыродеева позволяет увидеть те же процессы, о которых языком отвлеченных положений пишет Лиотар, с другой стороны, с изнанки. Хотя книга философская, она говорит в первую очередь о том, как все эти процессы переживаются и чувствуются обитателями нашего времени и только в результате этого мыслятся.

Что же мы приобретаем взамен универсалий, от которых в страхе отвернулись?

Растет восприимчивость – и исследовательская, и художественная, и философская, и человеческая вообще – к разного рода малым мирам – социальным, национальным, лично биографическим, повседневно бытовым. На авансцену культурного внимания выходит частное, случайное, такое, чего принципиально нельзя ни обобщить, ни распространить за его неизбежно узкие границы. Все укромное, домашних масштабов начинает переживаться как симпатичное, притягательное, доброе, настоящее…

В исторической науке это, например, приводит к складыванию установки на подробный, всесторонний анализ индивидуальных случаев, конкретных ситуаций («case study»). В культурологии формирует интерес к субкультурам, в социологии – к социальным перифериям, к малым группам, к маргинальным типам. В изобразительных искусствах – усиление роли детали, фрагмента, эпизода, убывание целостности, распространение коллажей. В философии внимание сдвигается от теории к повествованиям, от поисков истины, сущности, выяснения глубинной природы вещей – к описанию правил различных «игр», к случайному, темпоральному, контекстуальному, историчному, предельному… Сама же философия уже готова рассматривать себя как всего лишь одну из литературных традиций. В личном моделировании людьми своей судьбы складывается приоритет ценностей частной жизни, отказ от подчинения ее чему-то глобальному, от вписывания ее в какие бы то ни было большие проекты. В литературе – преобладание соответствующих тем. В читательских пристрастиях – увлечение, например. Толкином с его хоббитами, героями малого мира, укорененными в обыденной жизни, в слабости и малости которых как раз и кроется их сила и устойчивость. (Мы бы добавили сюда еще рост интереса к воспоминаниям и вообще всякого рода частным запискам и «человеческим документам».)

Это все, считает автор, разные стороны одного и того же. Каждой из этих сторон в книге достается отдельная глава или хоть часть главы, и таким образом получается своеобразная картография «мира малого». Книга интересна уж хотя бы тем, что все это увидено вместе, единым взглядом.

Литературные умонастроения даже проиллюстрированы в приложении стихотворениями поэтов так называемой коньковской школы (М. Кукина, К. Гадаева, Т. Кибирова), чтобы читатель смог почувствовать, а не только понять, какие душевные движения стоят за модным философским словечком «локальность». Еще одно приложение посвящено теме русской «национальной идеи» и такому реформированию нашего несчастного отечества, которое шло бы «снизу», начиная с «малого». Тоже, конечно, утопия, но какая характерная!

Конечно, в «локусах» решаются судьбы «глобального» – исторические судьбы страны и даже всего человечества, и только поэтому самих «локусов». Если угодно, «локусы» – лаборатории по выработке новых глобальностей, и возвращаются в них, между прочим, за этим. В каждом местном, малом, частном мирке большое и всеобщее принимает лишь один из своих бесчисленных обликов. Это именно оно говорит их случайными, мимолетными, на глазах исчезающими языками, все о себе же самом. «Локальное» – это то, чем «универсальное» только по видимости уничтожается в одном из своих преходящих обличий (так погибла советская империя, когда ее обитатели перестали отождествлять себя с ее целями и ценностями и обратились к своей частной жизни) и из него же возрождается вновь и ВНОВЬ.

Разве не «общечеловеческих ценностей» ищет человек, погружаясь, например, в малый мир своих семейных связей, повседневных привычек, биографических мифов, даже сиюминутных настроений? Вот они: оправданность личности, ее защищенность, право на осуществление себя, ее своеобразная свобода. (В другие времена того же мнилось возможным достичь, допустим, переустройством жизни во вселенском масштабе. Ну, не получилось. Но ведь ценности-то все те же самые.) А чувство драгоценности малого, необходимости его культивировать и оберегать потому лишь, что оно хрупко и мимолетно, – не понимание ли ценности жизни во всех ее проявлениях? Уж как старо, уж чего глобальнее…

Ведь и будничные качества любимых героев нашей «постсовременности», хоббитов, как пишет автор одного из приложений к книге, «способны к удивительным превращениям скромности – в самопожертвование, здравого смысла – в героическую находчивость, оптимизма и жизнелюбия – в стойкость и мужество».

«Локальности» – просто сгущения всеобщего, оно в них прячется и дремлет там, когда устает от самого себя, от своих старых форм. «Почва» и «беспочвенность» взаимодополнительны, более того, нужны друг другу, как воздух, они друг без друга никакого настоящего смысла не имеют.

Так что никуда мы от универсального не денемся. Оно принадлежит к существенным чертам, определяющим человека в качестве человека, еще и поэтому постмодернизм кончится непременно. Уступив место новой современности.

Ольга БАЛЛА

Портрет Гаусса

Карл Фридрих Гаусс (1777 – 1855) наряду со множеством академических степеней и отличий еще при жизни был удостоен почетного титула принца математики. Уже первые шаги Гаусса на математическом поприще носили отпечаток гения высочайшего ранга. В 1799 году он завершил работу «Арифметические исследования», которая оказала сильное влияние на последующее развитие теории чисел и высшей алгебры. Математика – наука молодых, и то, что в молодом, чтобы не сказать юном, возрасте Гаусс достиг одной из высочайших вершин своего научного творчества, само по себе не столь уж удивительно. Многие замечательные математики прошлого и наши современники получали выдающиеся результаты и решали проблемы, не поддававшиеся усилиям их предшественников. «Арифметические исследования» Гаусса поражают не столько россыпью замечательных результатов, сколько зрелостью идей и богатством новаций. Не будет преувеличением сказать, что именно идеи молодого Гаусса надолго определили пути развития высшей алгебры. Математики ранга Якоби и Абеля черпали вдохновение и постановки задач из несколько загадочных замечаний, разбросанных по страницам «Арифметических исследований».