Знание – сила, 2000 №12

Благодаря фигуре умолчания, хронически сохранявшейся в нашей стране многие десятилетия, эта тема обросла легендами и околонаучной эссеистикой в духе исторического фольклора, так популярного сегодня. Масскультурное сознание прониклось особым доверием к телевизионным расследованиям и ток-шоуменам с их постчернобыльским гипернигилизмом, всезнайством и неподражаемым апломбом. В этой связи нельзя не выразить удовлетворения от того, что по множеству ключевых проблем новое издание фактически ставит плотный заслон фантазиям и спекуляциям неофитов.

Мы остановимся на некоторых из них. И начать следует, по-видимому, с опровержения расхожего тезиса в отношении опустошения интеллектуального и научно-технического потенциала страны в 30-е годы.

А. Иоффе. 1924 год

И. Курчатов. 1924 год

Конечно, нелегко себе представить научный прогресс в обстановке массовых политических репрессий и гонений в пору расцвета сталинского культа и вакханалии «вредительства!». Но если прислушаться к академику П.Л. Капице, ядерная физика в СССР к началу 30-х годов переживала период юношеского энтузиазма, самоопределения, интенсивного поиска и параллельно существующего кричащего дефицита во всем – кадрах, материальном обеспечении, творческой раскованности. Его собственная позиция отражала эту внутреннюю раздвоенность, неоднозначность идущих процессов, их противоречивый характер и скептицизм [2] 1 См. Капица П Л. Научные труды. Наука и современное общество. – М., 1998 -С.98 107. . Именно в это время на передовые позиции в ядерной физике выдвигается могучая фигура И.В. Курчатова. Рядом с ним работают Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович. Но тогда же идут под расстрел талантливые ученые Б.М. Гессен, М.П. Бронштейн; брошен в тюрьму Л.Д. Ландау. Факторов торможения было предостаточно (в том числе, как об этом говорил сам Капица, прежде всего «плохое наследство», а также конфликт поколений в физике) [3] 2 Там же. С.26. , и тем не менее А. Иоффе, И. Курчатов, А. Алиханов, Л. Арцимович, Я. Френкель, Я. Хургин и другие сотрудники Ленинградского физико-технического института в начале марта 1938 года поставили на правительственном уровне вопрос об экспериментальной базе ядерных исследований. «Атомное ядро, – писали они, – стало одной из центральных проблем естествознания».

Символично, что этот документ, отосланный в СНК СССР на имя В.М. Молотова, открывает первую книгу документальной серии. Создание постоянной Комиссии по атомному ядру при Физико-математическом отделении АН СССР (конец ноября 1938 года), письмо Президиума Академии наук в СНК СССР «Об организации работ по изучению атомного ядра в Союзе» от 28 января 1939 года, доклад И.В. Курчатова «О проблеме урана» в феврале 1940 и записка В.И. Вернадского, А.Е. Ферсмана и В. Г. Хлопина заместителю председателя правительства Н.А. Булганину «О техническом использовании внутриатомной энергии» от 12 июля 1940 – все это свидетельства прорыва отечественной исследовательской мысли в зону, еще вчера безоговорочно относимую к научной фантастике или «идеалистическим вывертам». До широкомасштабного осуществления всех идей и предложений было еще очень далеко (помешали война, синдром неверия в практическое применение внутриядерной энергии, а также, не в последнюю очередь, внутриакадемические склоки), но первые важные самостоятельные шаги, выходящие за рамки чистого подражательства и в чем-то сопоставимые с историей рождения атомных проектов в других странах, уже были сделаны. Для некоторых, добавим, – с риском для жизни или ценою самой жизни.

В этой же плоскости лежат приводимые в первой книге серии интереснейшие документы, связанные с заявкой молодых сотрудников Харьковского физико-технического института В. Маслова и В. Шпинеля (от 17 октября 1940 года) «Об использовании урана в качестве взрывоопасного и отравляющего вещества», адресованной в Бюро изобретений Народного комиссариата обороны СССР. В этой заявке изложена была идея создания «урановой бомбы, достаточной для разрушения таких городов, как Лондон или Берлин». Реальный исторический контекст подсказывает нам нечто существенное из области тогдашнего менталитета советских людей, будь они «лириками или физиками»: они ждали любого сюрприза от Запада в целом, не делая различий между германским нацизмом и британским империализмом. Но исключительно интересно то, что заявка Маслова и Шпинеля появилась всего лишь чуть позднее (и конечно же, вне всякой связи) знаменитого меморандума немецких физиков-эмигрантов Отто Фриша и Рудольфа Пайерлса, представленного в марте 1940 года правительству Англии и говорящего о реальной возможности создания «супербомбы, основанной на ядерной цепной реакции в уране». Заявку харьковских физиков положили под сукно, сочтя несвоевременной или малообоснованной, а вот меморандум Фриша и Пайерлса сразу же изменил отношение правительства Его величества к использованию атомной энергии в военных целях.

И Курчатов. 1936 год

И. Курчатову А. Алиханов, В. Фок. 1939 год

Как же нам быть теперь с проросшим на почве фолькс- хистори еще одним популярным стереотипом – представлением о том, что главной созидательной силой советского атомного проекта была научно-техническая разведка? Сейчас мы располагаем относительно полным «корпусом» документов, свидетельствующих об активности и реальном вкладе советских разведчиков. И без них в условиях войны было не обойтись. Говоря об атомном проекте, В.И. Вернадский утверждал, что «нужно было идти теорией, немедленно проверяя ее опытом». Разведка давала этот опыт, сокращая до минимальных пределов связанные с ним издержки, и ее данные позволяли ориентироваться в отношении того, что делается в Германии, США и Англии. И вместе с тем сотни публикуемых документов убедительно доказывают, что разведданные прежде всего помогали преодолеть инерционность мышления, неверие и осторожность. Науку, ученых, талант инженеров и организаторов производства они подменить не могли. Огромное значение они имели и для тех в Кремле, за кем всегда было последнее слово. И кто плюс ко всему был отягощен неосведомленностью пополам с боязнью риска. Решение о форсировании согласно жесткому графику работ знаменитой курчатовской Лаборатории № 2 было принято лишь в конце августа 1943 года после получения в Москве развернутого отчета советских резидентов о разведматериалах из Англии и США от 12 августа 1943 года.