Знание – сила, 2000 №08

2045 год. Полностью усовершенствован автономный, регенерируемый, мобильный дом. Углерод, необходимый для синтезирования пищи, добывается из атмосферной двуокиси углерода.

2050 год. Миллионы людей, которым надоела чересчур спокойная жизнь, решают в поисках приключений с помощью криогенных технологий «эмигрировать» в будущее.

2051 год. На Луне начинают строить самообеспечивающиеся роботизированные колонии, где пожилые люди смогут дольше прожить благодаря низкой лунной гравитации.

2057 год. 4 октября – столетие первого спутника. Зарю космического века люди отмечают не только на Земле, но и на Луне, Марсе, Европе, Ганимеде, Титане, а также на орбитах Венеры, Нептуна и Плутона.

2061 ГОД. Возвращение кометы Галлея; первая высадка людей на ядро кометы. Сенсационное открытие на нем латентных и активных форм жизни доказывает, что жизнь в космическом пространстве вездесуща.

2090 ГОД. В широких масштабах возобновляется сжигание ископаемого топлива, чтобы возместить потери двуокиси углерода, «добытые» из воздуха, и отсрочить следующий ледниковый период, стимулируя глобальное потепление.

2095 ГОД. Развитие подлинной «космической езды» – реактивной системы с отталкиванием от структуры космического времени – выводит из обихода устаревшую ракету и позволяет достигать скоростей, близких к скорости света. Первые люди стартуют к ближайшим звездным системам, которые зонды-роботы нашли многообещающими.

2100 год. Начинается история …

По материалам журнала «asiaweek» подготовил Александр Семенов.

Ольга Балла

В. Мухина. "Рабочий и колхознице",1937 г. Торжество новой, освобожденной силы над косной природой.

Если первые два с половиной – три десятилетия XX века были временем проектов, мечтаний,утопий, то последующим трем (конец которых можно определить даже достаточно точно – это 1968-й) пришлось столкнуться с испытанием особого рода, даже своего рода травмой: с тем, что проекты начали осуществляться. Пиком авангардных стремлений, разлитых по всему телу культуры, была русская революция 1917 года. То, что за ней последовало, открыло собой историю трагедии Авангарда в самом широком его смысле. За временем мечтателей последовало время практиков – чтобы через много лет смениться временем разочарованных и циников, отозваться резким падением культурного престижа и мечтателей, и даже практиков, хотя позиции этих последних всегда были в конечном счете более прочны.

А. Бренер. Гитлер. 1938 г.

К. ди Адуа. Голова дуче, вырубленная в африканских горах

Б. Иофанг В. Гельфрейх, В. Щука. Утвержденный проект Дворца Советов; 1937 г.

Если первые два с половиной-три десятилетия века были временем проектов, мечтаний, утопий, то последующим трем – (конец которых можно определить даже достаточно точно – это 1968-й) пришлось столкнуться с испытанием особого рода, даже своего рода травмой: с тем, что проекты начали осуществляться. Пиком авангардных стремлений, разлитых по всему телу культуры, была русская революция 1917- го года. То, что за ней последовало – открыло собой историю трагедии Авангарда в самом широком его смысле. За временем мечтателей последовало время практиков – чтобы через много лет смениться временем разочарованных и циников, отозваться резким палением культурного престижа и мечтателей, и даже практиков, хотя позиции этих последних всегда были, в конечном счете, более прочны.

Тридцатые годы, казалось бы, еще сохраняли унаследованный от только что миновавшего периода культурной истории революционный потенциал и страсть к преображению и обновлению всего, что только попадётся под руки. Однако они поставили это уже на плановую основу – кое-где и в государственном масштабе. И уже это одно способно навести на мысль о том, что в отношениях с импульсами обновления что-то существенно изменилось.

В пределах двух больших Империй нового образца, большевистской советской и национал-социалистической германской, казалось поначалу, был преодолен обвальный катастрофизм первых десятилетий (люди уже хотели защиты от него – Империи немедленно пообещали им такую защиту!) и начали складываться новые устойчивости. Устойчивость их и того устройства, которое они обещали миру (коммунистическое общество большевиков, тысячелетний рейх фашистов), замышлялась не просто так, а даже на века – в пределе, почему бы и не на всю вечность?

Объявив все предшествующее хаосом, Империи провозгласили и почувствовали себя Космосом. Однако катастрофизм новых устойчивостей выяснился достаточно быстро еще до того, как два этих чудовищных близнеца столкнулись в смертельной схватке. Стало выясняться, что устойчивости этого рода, основанные на противостоянии и крови, некатастрофическими быть просто не могут. Слишком человеческое обернулось нечеловеческим.

30-е годы – время утопического прагматизма. Прагматизм утопистов-победителей, собственно, не вытесняет утопию: он срастается с ней, использует ее потенциал для роста и самоутверждения. Как раковая опухоль, прагматизм, прорастая утопию насквозь, губит вначале ее, а затем и самого себя. Когда утопические импульсы иссякают совсем, голый прагматизм оказывается неубедителен.

Из рук искусства уходит роль авангардной культурной области: эту роль все более властно забирает себе политика – «искусство возможного». А она не хуже своего предшественника в этой роли, искусства, стремилась к тотальности и не терпела соперников. Искусство и политика этого времени отчаянно борются за власть над массами; и искусство, если и выходит победителем, то лишь тогда, когда принимает политические условия игры и ставит перед собой задачи, поддающиеся политической формулировке. Так идеал «ангажированности» искусства, вовлеченности его в активное социальное действие, провозглашенный Сартром после войны, снискал Сартру столько горячих поклонников, сколько не удавалось ни его романам, ни его пьесам. Уже в 1935-м, когда оба режима стали реальностью, Вальтер Беньямин говорил об «эстетизации политики»: об использовании ею искусства в целях воздействия на массы – противовесом чему может стать только политизация искусства.