Знание-сила, 2000 №07

– Нет-нет, Вам такое не подойдет.

Я услышал, какой встал и прошелся по кабинету у меня за спиной. Подошел к окну.

– Это же все клин клином, понимаете? А чтобы второй клин выбить, надо третий. Ну отгородим Вас забором из этих клиньев, а что толку. Вы же все равно найдете лазейку…

Митя снова прошелся по кабинету. Открыл ящик стола, достал что-то… кажется, книгу. Нет, шелест был не совсем бумажный. Я подумал, что наверное уже можно открыть глаза, но на всякий случай не стал.

– Давайте так, – решительно сказал Митя. – Попробуем один старинный способ… Только Вы, пожалуйста, не особенно его разглашайте. Сейчас у нас в качестве базисной модели везде насаждают коммуникативную терапию. То самое, что Вы у меня на двери видели. Искусство разгородиться на ячейки, а потом учиться разговаривать с соседом через забор. Основная идея в том, что при современном торжестве коммуникаций каждый может найти свое место в системе, если будет активно этими коммуникациями пользоваться…

– Чудесная теория, – вставил я.

– Чудесная? Да, можно и так сказать, – Митя вздохнул. – Когда вы сюда вошли, вам показалось, что я похож на маляра, верно? Вслед за этим у вас возникла целая система представлений о том, что рассказывать, а что нет. И вы наверное до сих пор думаете, что это все – ваши собственные мысли. А это всего лишь торжество коммуникаций.

– Как вы это делаете?

– Неважно. Это моя работа – заставить вас рассказать главное, а вовсе не то, что вы сами считаете главным. Но мы сейчас говорим не о моих методах, а о ваших проблемах. Вам ведь сейчас стало неприятно, когда я показал, что знаю ход ваших мыслей. Вам активно не нравятся такие коммуникации, которые обводят вас вокруг пальца. Вы всю жизнь с ними боретесь, изолируетесь. Рвете связи, бежите из всех систем, где хоть немного задержались.

– И в этом моя проблема?

– Проблема в том, что вы думаете, что это проблема. А это может быть преимуществом. У коммуникативной терапии есть свои критики и противники. Например, кодекс Новых Нетских содержит любопытный запрет на дистанционное общение. Полагается общаться только вживую, с «ближними своими». Сеть и прочие средства связи разрешается использовать только в крайних случаях и лишь для организации живого общения. С этим связан их отказ от использования личек и кредиток, возрождение ритуалов персонального обмена и другие причуды. А некоторые идут и еще дальше. Отец Дел в своей книге «Прерванный сеанс» не без оснований напоминает, что большинство шедевров искусства прошлого созданы в уединении, в отрыве от коммуникаций. Вот и мы с вами попробуем нечто… анти-коммуникативное. Но повторяю, сейчас такое шаманство не поощряется, меня могут лицензии лишить и даже…

– Я никому не скажу, что вы из секты Делителей, – подчеркнуто – серьезным тоном прервал я.

Про себя я вновь подумал, что мой целитель душ все-таки слишком молод. С маляром он меня конечно подцепил… Зато теперь я лучше понимаю, как он работает. Путанная история про секретный метод запретной секты – скорее всего тоже трюк, чтобы метод казался весомее.

– Хорошо, – кивнул доктор Митя.

– Сделаем вот что. Зачерните все, что Вы там видите сейчас. Дом этот прозрачный и все прочее.

– Зачеркнуть?

– Зачернить. Ну… вы когда-нибудь в детстве сидели в темном шкафу?

– Вроде нет… но я любил сидеть под столом. И еше – играть в «корабль». Это когда несколько стульев составляются вместе, спинками в центр. Мачта делается из какой-нибудь швабры с простыней… Но главное, надо на эти стулья накидать сверху всяких покрывал, так что внутри образуется вполне темный «трюм», где можно сидеть… Я даже помню, было такое особое ощущение, когда вылезаешь из этой темноты на свет, и все вокруг как будто другое…

– Отлично. Как раз то, что надо. Попробуем вспомнить это ощущение. Глаза у Вас все еще закрыты? Положите ладони сверху на них. Темно?

– Да, темнота полная… Только пятнышко одно плывет оранжевое. От лампочки, наверное.

– Ну какая же это полная темнота? Вы небось полной темноты и не видели уже давно. Вот ее и попробуйте получить, Вам будет очень полезно. Зачерните все пятнышки. Представьте, что заливаете их тушью. Черной-черной тушью, без бликов, без отражений… Полная темнота… То же самое с мыслями. Появляется мысль – заливайте черной тушью. Даже самый маленький, самый невнятный образ заливайте темнотой…

все-все пропадает…

ничего нет…

только черная-черная тушь…

и теплая, тихая темнота…

перед глазами…

и в сознании…

Трамвай свернул и стал набирать скорость. Неужели я опять отключился? В вагоне появилось несколько пассажиров. Я подошел к старичку в спортивном костюме:

– А что, метро проехали?

– Черную Речку-то? Эгей! Остановки три назад! Теперь еще четыре обожди, там Удельная будет…

Вход в метро был залит теплым оранжевым светом. Пока я подходил ближе, цвет снега тоже теплел: серосиние тени делались светлее, и у самого входа остатки сугробов выглядели как груды давленых апельсинов. Необъяснимый страх, преследовавший меня всю дорогу, улетучивался по мере моего погружения в этот теплый апельсиновый мир…

…чтобы резко вернуться вместе с сильным электрическим ударом по ногам. Я упал бы на пол, если бы схватился за тумбу турникета.

Если «боязнь расставания» не мучила меня со времен общения с Ритой, то такого не было, наверное, лет с пятнадцати. Подходя к эскалатору, я достал личку и провел ею над тумбой… левой рукой! И естественно, прошел затем не в тот турникет. В юности из-за такой рассеянности меня несколько раз основательно стукало метрошными костылями – тогда еще не было электроконтролеров. Те уроки правоты запомнились мне надолго. Но получается, не навсегда.

Я отступил назад, опустил личку с правильной стороны и прошел через турникет, непроизвольно сжавшись в его железных воротах. После этого на меня наконец снизошло успокоение.

Оранжевые лампы, мягкие сиденья, равномерное покачивание вагона… Подземная река метро баюкала меня, и я с радостью отдался се потоку. Немного насторожила лишь схема станций на противоположной стене вагона – огромный паук с разноцветными лапами. Но то был уже не страх, а отвлеченное воспоминание о нем, словно о чем-то давнем.

И только где-то на задворках сознания мелькнула смутная мысль, что в приступах непонятной дрожи было что-то притягательное и в некотором смысле даже «правильное»… Что-то, в чем я не успел разобраться до того, как оно прошло. И теперь где-то внутри другой – я с укором смотрел на этого, самоуспокоившегося. Другой – я испытывал ностальгию по переживаниям, которые вдруг вернулись. Но это ощущение было мимолетным, и метро убаюкало его еще раньше, чем последние воспоминания о приступах необъяснимого страха.