Знание – сила 2000 04

– Итак, основная незаимсгвованная лексика развивается с одинаковой скоростью во всех языках мира, но с разной скоростью в разные эпохи. Английский, японский и полинезийские языки XIV века развивались с одинаковой скоростью, но в V веке у них была тоже одинаковая между собой скорость развития, но иная, чем в XIV веке.

АннаДыбо

Георгий Старостин

– Но, постой, в XIVвеке Англия была уже цивилизованной страной, а полинезийцы…

– Это влияло на культурную лексику: в английском навалом заимствований, а в полинезийском той эпохи их вряд ли много, а на основную, унаследованную лексику никак не влияло.

– Но ведь время – вещь относительная, и для них оно разное.

– Абсолютное время одинаковое.

– Как это все-таки может быть? Языки, что, синхронизируют скорость своего развития во времени? Они, как бегуны на дальние дистанции, кричат друг другу: давай наддадим, ребята! А теперь помедленнее!

– Это может быть только в одном случае: если все языки восходят к одному предку, к единому праязыку человечества. Тогда у них у всех одна и та же изначально заданная естественная скорость развития, нарушаемая у каждого языка в результате его особых культурных контактов, разных у всех языков в силу различных исторических условий их функционирования. Но нарушается эта изначальная скорость в тех слоях языка, которые подвержены заимствованиям и влияниям. Когда мы удалим из стословного списка выявленные заимствования, мы и получим список основных слов, по определению развивавшихся с этой самой изначально заданной, естественной, одинаковой для всех языков скоростью.

– А почему же она меняется во времени?

– Потому что и биологические объекты развиваются изменяющимся темпом. Вот тебе аналогия. Берется горсть семян с одного и того же дерева и сажается на небольшой делянке. Считай, что почва на ней та же подо всеми ростками, свет падает одинаково, то есть все внешние условия одинаковы для всех. Они и будут расти и развиваться одинаково. Но скорость- то роста, одинаковая для всех наших деревьев, будет меняться! У ростков она одна, у взрослых деревьев другая. А теперь представь себе, что с одного дерева медведь лыко ободрал, к другому прибили плакат «Слава КПСС», третье свинья подрыла, к четвертому Мичурин подобрался со своими прививками. Скорость их развития станет разной. Так и с влияниями, и с заимствованиями в языке, от них в первую очередь и такое разнообразие языков – в фонетике, в грамматике, в лексике. Но, к счастью для исторического лингвиста, есть сторона языка – вот эта незаимствованная ядерная лексика, которая сохраняет заданную скорость изменений и непроницаема дня внешних влияний. И мы обычно умеем эти влияния и эти заимствования выявить и отделить, хотя и не всегда, это невероятно сложная иногда процедура. Для того чтобы это сделать, надо, чтобы языковая семья была очень хорошо изучена. С наиболее продвинутыми в сравнительно-историческом изучении семьями мы и можем сейчас работать, а остальные надо доводить до уровня индоевропеистики.

Я «прокручиваю» этот метод на своих языках. У меня получается, что при сравнении, например, египетского языка текстов пирамид с его прямым потомком, группой коптских диалектов, расстояние во времени получается равным где-то тридцати трем – тридцати двум сотням лет. Коптские тексты датируются в среднем пятым веком новой эры. Тексты пирамид тоже датированы более или менее надежно – двадцать седьмым – двадцать восьмым веками до новой эры. Таким образом, когда я считаю количество родственных слов в стословном списке в коптских и в древнеегипетском, расстояние между ними, по старостинской формуле, получается таким, каким оно и должно быть. Ничего нового, понятно, в египтологию я не вношу, но подтверждается, что метод работает.

– Вернемся к кембриджской конференции.

– На конференции несколько лингвистов благожелательно относились к тому, что мы делаем, а несколько были заранее настроены крайне агресивно.

А в опубликованных репринтах еще в Москве мы читаем такой пассаж человека, который занимает кафедру в одном из ведущих университетов США. Он пишет, что ему придется строить свое выступление по принципу «стегания дохлой лошади*». Вся эта глоттохронология – давно уже дохлая лошадь, но так как она вновь начинает шевелить ушами, то ее надо добить. Занятие малоприятное, но ради науки ему придется это сделать.

И уже на самой конференции в этом же духе строятся выступления еще нескольких лингвистов. Поначалу обрушивается шквал критики совершенно невероятный. Потом начинаются наши доклады, мы представляем материалы и отвечаем на вопросы. Мы говорим: посмотрите материалы и найдите в них ошибки, неправильные сопоставления. Мы с благодарностью примем любую критику. А кончилась конференция тем, что выходит докладчик, который поначалу говорил о дохлой лошади, очень самоуверенный человек, и начинает что-то бормотать про то, что к его языкам эти методы не очень применимы. Тогда встает Долгопольский и говорит: «Эй, послушайте, а как там насчет дохлой лошади, вы же хотели рассказать про нее, мы давно ждем». И он ответил: «Да нет, это я так. Я же не знал, что так повернется обсуждение».

Тон высказываний о старостинском методе изменился: от «за упокой» – «во здравие». Ренфрю, по-моему, был очень доволен. Скоро выйдет сборник материалов конференции, мы со Старостиным туда отдали огромные по объему статьи. Это очень приятно и прежде всего потому, что высокомерное отношение к российской науке было сильно поколеблено. Отношение, которое проще всего сформулировать так: что там может быть серьезного и стоящего, в этой дикой, забытой Богом России, где нищета, разруха, убийства не кончаются никогда. Очень хотелось поколебать это отношение. И это получилось.

Думаю, что сейчас в мире в гуманитарных науках вообще (а не только в лингвистике) мало такого, что делается в рамках нашего проекта. Я не слышал, чтобы в гуманитарных областях происходил такой явный сдвиг, прорыв в общей ситуации, как здесь у нас в лингвистике. Это ведь сдвиг в представлениях о человеческой культуре вообще, такие вещи случаются не часто.

– А как пополняется ваша группа? Кто готовит сейчас исторических лингвистов, интересующихся этой проблематикой?

– В первую очередь, факультет теоретической и прикладной лингвистики РГГУ. В нашем проекте «Вавилонская башня» молодых лингвистов двое. Это старший сын Старостина Гоша, ему двадцать три года, он вырастает в выдающегося лингвиста и становится одной из опорных фигур в проекте. Второй – мой соавтор и недавний аспирант, двадцатисемилетний Леонид Коган. Леня переехал в Москву из Петербурга, где сотрудничал с Игорем Михайловичем Дьяконовым, был его младшим соавтором. Эти два молодых человека – лингвисты очень сильные, мирового класса, входят в нашу группу, а вся она – восемь человек.