Эсме Швалль-Вейганд - Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

Надежда действительно вопрос жизни и смерти. В Аушвице в одном бараке со мной находилась совершенно изможденная девушка, державшаяся лишь за счет своей веры, что к Рождеству нас освободят. Она убедила себя, будто наша свобода — вопрос всего нескольких недель, поскольку обратила внимание, как поток прибывающих в лагерь резко уменьшился, и слышала, что немцы на всех фронтах несут серьезные потери. Наступило Рождество — и прошло. Лагерь никто не освободил. На следующий день ее не стало. Надежда помогала ей жить. С потерей надежды она умерла.

Прошло более семидесяти лет со дня моего освобождения, уже увидела свет моя первая книга «Выбор», а в памяти все всплывают те или иные моменты моего нахождения в Аушвице. На протяжении десятилетий я мечтала, что когда-нибудь перенесу на бумагу историю своего исцеления, чтобы поддержать как можно больше людей по всему миру в их стремлении обрести свободу. Время подтвердило мою правоту. После выхода книги происходили совершенно удивительные вещи: каждый день я получала трогающие душу письма от читателей, мне постоянно поступали приглашения дать интервью международной прессе и выступить на разных конференциях и специальных мероприятиях.

Так, однажды меня пригласил выступить Дипак Чопра [3] Дипак Чопра (Deepak Chopra) — американский врач и писатель индийского происхождения, популяризатор нетрадиционной медицины. Прим. перев. . Он устраивал мероприятие в центре Чопры в городе Карлсбаде, что в штате Нью-Мексико. Вечер должен был транслироваться онлайн с помощью сервиса Facebook Live. Я была в восторге от его приглашения. И поскольку в моем возрасте поддержание формы требует немало времени, я немедленно приступила к подготовке. Записалась к парикмахеру и косметологу, чтобы и чувствовать себя, и выглядеть на отлично. Погладила свой любимый костюм от любимого дизайнера. И все эти дни пыталась не придавать значения непрекращающимся приступам жгучей боли в животе, напоминавшим голодные спазмы, что я испытывала в Аушвице. Хотя эти приступы явно требовали к себе внимания. Накануне я все уговаривала свой живот оставить меня в покое, объясняя ему — пока поправляла макияж, — что сейчас мне не до него.

Утром того дня я рано встала и начала тщательно готовиться к выходу. Поправляя пиджак перед зеркалом, я представила, что мой отец сейчас видит меня. Я улыбнулась ему: «Посмотри, какая я!»

Но когда за мной заехала подруга, чтобы отвезти в центр Чопры, и увидела, как я скрючилась от очередного приступа ужасной боли, то решительно заявила:

— Ни на какую встречу я тебя не повезу! Мы едем в больницу.

Я не желала ничего слышать.

— У меня два дня ушло на подготовку! — сказала я, стиснув зубы. — Я еду в центр Чопры.

Она вела машину так быстро, как могла; мы остановились у здания центра, я поспешно вошла внутрь и, не успев толком поздороваться с Дипаком и его женой, влетела в туалетную комнату. Там я схватилась за край раковины, боясь, что окажусь в глупейшем положении, если меня вытошнит на пол, — и упала в обморок от боли. Следующее, что я помню, — Дипак, держа меня под руки, отводит обратно к машине, и подруга мчит прямиком в больницу, где врачи обнаруживают у меня заворот тонкой кишки и объявляют, что срочно нужно делать резекцию. Меня готовят к операции.

— Еще один час, — сказал хирург, — и вы были бы мертвы.

Когда через несколько часов я, в замутненном сознании и одеревеневшая от наркоза, проснулась после операции, медсестры сказали, что более изысканной пациентки из всех, кто когда-либо побывал в этой операционной, они не видели. Похоже, мой безупречный макияж меня не подвел.

Но чувствовала я себя отнюдь не изысканно. Чувствовала я себя беспомощно: в полубреду из-за препаратов, непонимающая, что происходит вокруг, не способная передвигаться без посторонней помощи. Чтобы кто-нибудь отвел меня в туалет, я нажимала на кнопку вызова и боялась, что санитар или медсестра не успеют подойти вовремя. Чувствовала я себя не полноценным человеком, а едва функционирующим организмом, в котором теплился лишь набор первичных потребностей: есть, пить и расставаться с продуктами выделения — но и эти нужды я была не способна удовлетворять самостоятельно.

Хуже всего было то, что после операции меня какое-то время держали на аппарате и из-за интубационной трубки я не могла говорить. Физическая беспомощность и немота навеяли слишком много жутких воспоминаний. Я все хваталась за трубку, пытаясь ее вытащить. Медсестры, опасаясь, что я задохнусь, связали мне руки. Вот тогда мне по-настоящему стало страшно. Мои автоматические реакции — симптомы посттравматического стрессового расстройства, — вызванные травмой в прошлом, свидетельствовали, что я не выношу никаких физических ограничений. Меня повергало в панику тесное пространство и все, что могло сдерживать движения. Сердце начинало биться опасно быстро, сжимаясь раньше, чем успеет наполниться кровью. Привязанная к кровати и онемевшая, я чувствовала, что продолжать жить в таком состоянии — это даже для меня было бы слишком круто.

С момента операции рядом со мной находились мои замечательные дети: Марианна, Одри и Джон. Они ухаживали за мной и поддерживали меня, втирали в мою пересохшую кожу любимый мною лосьон «Шанель» и даже контролировали дозировку моих лекарств, дабы я сохраняла — насколько это возможно — ясность сознания. Меня навещали внуки. Рейчел и Одри принесли самый мягкий халат. Они без устали заботились обо мне, делая все возможное, чтобы обеспечить мне достойное содержание и максимальные удобства. Но я была подключена к такому количеству аппаратов! Буду ли я когда-нибудь функционировать без них? Если я не могу жить полноценно, то не хотелось бы, чтобы во мне искусственно поддерживали жизнь. Как только мне освободили руки, я жестом попросила Марианну дать мне бумагу с ручкой и нацарапала: «Хочу умереть — пока счастлива».

Меня заверили, что обязательно отпустят, но когда придет время. Марианна забрала мою записку и спрятала ее. Похоже, они не поняли, что я уже готова уйти. В тот же день, чуть позже, ко мне в палату зашел во время обхода мой пульмонолог, доктор Маккол, и похвалил, что я хорошо выгляжу. Он пообещал вынуть трахеальную трубку на следующий день. Дети целовали меня, улыбались и говорили: «Видишь, мам. Все с тобой будет в порядке». Потянулись долгие вечерние часы, и, пока вокруг меня пищали и щелкали мониторы и аппараты жизнеобеспечения, я старательно убеждала себя, что это временно, что я смогу все перетерпеть. Я сбилась со счета, сколько раз впадала в дрему и просыпалась за тот вечер. А затем наступила бесконечная ночь, которую я провела очень беспокойно: то засыпала, то глядела в маленькое квадратное окно больничной палаты. Наконец взошло солнце. Все-таки я вытерпела. Наступал день, когда меня должны были избавить от трубки.