Сонали Дераньягала - Волна

Я настаивала, что не желаю видеть ни лондонских друзей, ни родню Стива. Та жизнь кончена. Но они все равно приехали.

Когда в мою затемненную комнату вошел наш давний друг Лестер и сказал, что рад видеть меня живой, я на него наорала. Вот идиот! Он что, не понимает? Я хочу умереть. Лестер был с нами в Коломбо летом, всего за несколько месяцев до волны. Мы ходили с ним на крикетные матчи, и там он произвел на Вика неизгладимое впечатление количеством выпитого пива. Мы вместе ездили в лес, и Малли каждое утро будил его ни свет ни заря, чтобы отправиться на прогулку. А теперь Лестер приехал, потому что они все погибли?

Когда у меня в комнате появилась рыдающая Анита, я совершенно растерялась. Несколько недель назад, после школьного рождественского концерта, мы попрощались, причем обе тогда покрикивали на детей, чтобы те, пока носились вокруг нас, не наступили на костюмы. А теперь? Анита все твердила, что, мол, надо жить, что без меня она не сможет вырастить своих девочек. «Да пошла бы ты», — думала я.

В Коломбо то и дело приезжала родня Стива. Когда его зять Крис попытался рассказать мне про заупокойную службу, которая затевалась в Лондоне, я резко его оборвала: «Заупокойная служба? Что за чушь!» Но он не сдавался и упрашивал меня подобрать музыку. Сослался на мою свекровь, которая вроде бы припомнила: «Стиву, когда он был подростком, нравилась какая-то группа — кажется, Slade». Я собралась с силами и сказала Крису, чтобы поставили записи Джона Колтрейна. От одного этого имени у меня заболело сердце. Я представила, как Стив жарит рыбу у нас на кухне и слушает любимый альбом — A Love Supreme [7] A Love Supreme («Всевышняя любовь») — студийный альбом (1965) великого американского джазмена и композитора Джона Колтрейна и его джазового квартета. .

Беверли, сестра Стива, сидела у меня на кровати и плакала. Двадцать шестого декабря она проснулась в слезах, не понимая отчего. Наступило утро после Рождества, накануне было вполне обычное веселое семейное сборище. Но почему-то она начала плакать еще до того, как ей позвонили с новостями про наводнение на Шри-Ланке. Она рассказывала мне все это, а я думала только о ее подбородке — он у нее точно такой же, как у Стива.

Я не хотела выходить из комнаты. По собственной воле я вставала с кровати, лишь чтобы дойти до ванной и почистить зубы. Я чистила их часто и усердно: несколько раз в день плелась в ванную, аккуратно выдавливала пасту на щетку, потом совала щетку в рот и начинала водить ею туда-сюда, сильно надавливая. Рука немела, но я все чистила — выкладывалась по полной, как выражался Стив. Я старалась не вспоминать его слова, глядя в зеркало и думая только о пене во рту. Мне нравился звук, с которым щетка терлась о зубы, но у пасты был отвратительный гвоздичный привкус, и вскоре меня начинало мутить.

Я решила никогда не выходить из дому. Как мне идти на улицу? Там, во внешнем мире, находились места, куда я пошла бы со своими мальчиками. Как я могу куда-то пойти, если не буду держать их за руки — одного справа, другого слева?

Потом все-таки пришлось — помню те первые выходы. Спускаясь в самый первый раз по лестнице тетиного дома, я с тоскливым страхом сознавала, что не увижу у входной двери кучу обуви — как всегда бывало у нас. Решившись в первый раз пройти по улицам Коломбо, я не смогла вынести зрелища ребенка, играющего в мяч. Придя в первый раз в гости к подруге, я физически почувствовала себя плохо: со Стивом и мальчиками я была здесь всего несколько недель назад, и на стене в прихожей еще оставались следы от ладоней моих сыновей. Увидев в первый раз деньги в руках моего друга Дэвида, который собрался купить себе расческу, так как свою забыл дома, в Англии, я затряслась всем телом — когда в последний раз я вынимала из кошелька такую же купюру, у меня была жизнь, мир еще был моим.

Помню, когда в первый раз я увидела райскую мухоловку. Тогда я подумала, что зря позволила друзьям раздвинуть шторы в комнате — в темноте было гораздо спокойнее. Теперь в глаза бил неумолимый солнечный свет, и до боли знакомая птица, устроившись на ветке тамаринда, топорщила яркие перья. Глянув на нее, я сразу отвернулась. «Занавески отдернули — и теперь смотри на все это?» — подумала я. Птица, которую я увидела… эта мухоловка, которую я увидела… да вообще все птицы на свете должны были вымереть.

Я оказалась совершенно неподготовленной, когда в первый раз увидела фотографию моих мальчиков. Я искала в интернете способы самоубийства — тема, тогда меня очень интересовавшая. Но отвлеклась, прошла по одной ссылке, второй, третьей, пока на сайте лондонской газеты Evening Standard не открылся кричащий заголовок: «Я видела, как смело всю мою семью», а под ним — большая фотография Вика и Малли. На том снимке, сделанном в школе, Малли выглядел очень гордым, так как на нем была красная рубашка. Хорошо знакомый мне облик сыновей в тот момент ошеломил меня. С прихода волны мой рассудок ни разу не остановился на их лицах — он, рассудок, не вынес бы этого. Я рухнула на кровать и прижала подушку к лицу.

И этот заголовок. Откуда он взялся? «Я видела…», «…мою семью». Я не говорила ни с одним журналистом, я практически не покидала этой комнаты. Как они посмели?! Внутри меня все кипело. Был бы со мною Стив — если б он был здесь, — я велела бы ему подкараулить журналистов этой газетенки и в темном месте сделать из них отбивную.

Стива и Малли опознали через четыре месяца после наводнения. Все то время, все четыре месяца, я говорила себе, что они скрылись в глубине океана. Исчезли. Волшебным образом перестали существовать. От этого их смерть казалась ненастоящей — призрачной, как сама волна. Но в конце апреля мне сказали, что обоих идентифицировали по ДНК. Это произошло за несколько дней до дня рождения Стива. Ему исполнился бы сорок один год.

Я не знала, что их тела эксгумировали из общего захоронения где-то в феврале. Не знала, что в одной австрийской лаборатории проводили генетическую экспертизу. Когда мне сообщили, что их нашли, я начала разбивать вдребезги все, что попадалось под руку. Я не хотела, чтобы их находили. Не хотела знать об их мертвых телах. Не хотела знать, что они лежат в гробу.

Несколько месяцев спустя мы с Дэвидом поехали на то место массового захоронения. Оно оказалось на невзрачном, запущенном участке земли у буддийского храма в Киринде, неподалеку от «Ялы». Прибежали местные дети и сообщили подробности, которых я тоже не хотела знать. «Тела привозили ночью на тракторах и бульдозерах. Одни одетые, другие — без одежды. Совсем голые. Людям в деревне было страшно, но монах из храма разрешил похоронить здесь всех. Потом в какой-то день приехали полицейские, среди них даже белые были, и раскопали могилы. Нам сказали не смотреть, но мы все равно смотрели», — рассказывали они.