Рэймонд Моуди - Жизнь после утраты: Как справиться с горем и обрести надежду

Нахлынули воспоминания, но ее вывел из задумчивости голос продавца, друга ее покойного мужа: «Эй! Дорогая! Все в порядке?» Ора подняла голову и поняла, что все покупатели разошлись, а он смотрит на коробочку в ее руках. «А… а… ты взяла… сигареты», — с запинкой сказал он. Ее бледные щеки покраснели.

Сами горюющие или окружающие нередко отрицают глубину боли, сравнивая разные утраты. Особенно уязвимы те, кто пережил выкидыш. Родители устанавливают духовную связь с ребенком в тот момент, когда начинают задумываться о продолжении рода. Их надежды и мечты разрушены из-за выкидыша, тем не менее некоторые из них спрашивают: «Как я могу его оплакивать, если он даже не родился?» Такие люди порой сравнивают себя с другими родителями, потерявшими детей: «Кто я такая, чтобы жалеть себя, когда их ребенка убили?» или «Они сейчас одни, других детей у них нет». Точно так же обесценивают потерю сочувствующие: «У тебя может быть еще один ребенок», или «Было бы хуже, если бы вы знали этого ребенка», или «У вас дома есть другие дети».

Сами горюющие зачастую сравнивают свои утраты: «По крайней мере мой брат погиб не в ужасной аварии», «Ее муж долго страдал и мучился перед смертью», «В отличие от моего дяди, который был женат тридцать пять лет, мы с женой прожили всего три года», «Но с отцом он был ближе». Их примеру следуют и сочувствующие: «Ты не единственный, кто потерял жену», «Ты не единственная вдова в этом городе», «Моя мама умерла, когда мне было два года, а ты, по крайней мере, столько лет прожила со своей вместе». Ничью боль нельзя обесценивать. Люди растут, когда признают глубину боли и проживают ее.

Ее сын лежал в хосписе при смерти. «Как у него дела?» — спросил ее друг (сам потерявший ребенка). Они немного поговорили, а потом мать расплакалась. «Твой сын все еще жив, — сказал мужчина. — Ты должна радоваться, что он пока еще с тобой». На этом их отношения закончились.

Еще один признак того, что горе стало нефункциональным, заключается в том, что смерть кажется обратимой.

«Он проснется», — часто говорят маленькие дети. Для них смерть, как и сон, явление временное. Большинство взрослых также переживают моменты, когда ожидают возвращения любимых.

Вдова смотрела пятичасовые новости и вдруг подумала: «О! Он может вернуться в любой момент!» Она вскочила, быстро приготовила ужин и снова села ждать мужа. Вечер, казалось, был совершенно обычным, пока до нее не дошло: он не придет, он умер месяц назад. Большинство горюющих приходят к осознанию необратимости смерти, в противном случае горе становится нефункциональным.

То, как мы поступаем с вещами близких, отражает наши ценности, горе и отношения, которые мы поддерживали с умершим. Давайте рассмотрим четыре типа объектов: временные, памятные, жизненно важные и забракованные.

Такие вещи мы оставляем у себя временно. Спим в папиной старой рубашке, ездим на маминой машине, носим кольцо сына, и это нормально, потому что эти предметы вызывают воспоминания и память о привязанности. Очень важно сохранять привычное, избегая резких перемен. Например, если вдовы, вдовцы или родители, похоронившие детей, остаются жить в том же доме, это помогает им осознать, что они потеряли, и свыкнуться с утратой.

Помимо предметов, которые принадлежали скончавшемуся, мы храним и другие вещи. Во многих хосписах на постель умершего пациента кладут красную розу. Родные редко возвращаются в палату, но, если они это делают, они обычно просят разрешения взять цветок себе. Те, кто ходит на похороны, также по традиции берут себе по цветку.

Медсестра, ухаживавшая за отцом, поставила ему на тумбочку гвоздику в хрустальной вазе. На вазе была записка с ее добрыми пожеланиями. Через три недели, когда отец умер, цветок оставался таким же душистым и красочным. Я долгие годы хранила его как важную реликвию.

Временные объекты полезны для горюющих, они играют свою роль в процессе сохранения воспоминаний и переработки горя. Такие предметы мы храним не постоянно, но есть и вещи, которые мы оставляем себе на память.

Памятные вещи — это те, которые будут храниться всегда. Фотографии, документы, ювелирные украшения и предметы домашнего обихода зачастую олицетворяют для скорбящих физическую связь с прошлым. Многим людям нравится вешать дома портреты предков, использовать фамильное серебро, они намерены и дальше передавать эти вещи по наследству. Такие реликвии имеют смысл для всей родни.

Памятные вещи могут быть значимыми и для владельцев домашних животных. Маленькие сувениры обычно рано или поздно убирают, но фотографии, надгробные камни и реликварии часто остаются как визуальные знаки связи хозяев с их любимыми четвероногими друзьями.

Когда скорбящие слишком привязываются к памятным вещам или сувенирам, эти предметы становятся для них жизненно важными и уже не помогают им облегчить переживания. Есть три условия, при которых предметы превращаются в жизненно важные: их хранят, чтобы умершие близкие пользовались ими, когда вернутся; они идентифицируются с умершими (в восприятии скорбящих); или эмоциональная привязка к ним настолько значительна, что, если они будут потеряны, украдены или уничтожены, горе скорбящего будет таким же сильным, как после первоначальной утраты. Этот феномен иллюстрируют примеры Джорджии и Джен.

Обычно Джорджия была очень нежной и заботливой, но во время похорон мужа она держалась стоически. Через несколько дней ее родные заметили, что она собрала все фотографии мужа в рамках и развесила их по гостиной. Для только что овдовевшей женщины это было не так уж необычно. Однако на следующей неделе они обнаружили, что она вынула все его фотографии из семейных альбомов и выложила их на стол. Еще через неделю она расклеила все эти фотографии по стенам. Когда родные пришли в гости в очередной раз, они увидели, что фотогалерея Джорджии пополнилась газетными вырезками, фотографиями на паспорт и рисунками ее покойного мужа. Вскоре вся гостиная превратилась в огромный коллаж.

Когда родные задали ей вопрос об этих фотографиях, Джорджия скрестила руки на груди и мрачно пробормотала: «Мне так нужно. Благодаря этому Джеймс жив».

Еще до рождения Джен ее отца перевели работать за границу. У матери Джен больше никого не было, и она кормила малышку грудью до четырех лет. После возвращения отца в семье родилось еще четверо детей, но Джен с мамой оставались неразлучными.