Лариса Пыжьянова - Разделяя боль. Опыт психолога МЧС, который пригодится каждому

После шока наступает реакция отрицания. Это защитный механизм нашей психики: «Нет, это не со мной происходит, я со стороны за этим наблюдаю, я сейчас проснусь». Потом полное отрицание переходит в частичное: «Все-таки нет, это произошло, но не со мной. — Нет, со мной произошло». «Что произошло? Это? — Нет, не это». Стадия отрицания может быть от нескольких часов до нескольких дней, в тяжелых случаях дольше.

Конечно, это не значит, что в период, когда приходит осознание и шок сменяется постшоковой реакцией, человеку не тяжело, не страшно и не больно. Это тяжело, и страшно, и больно, но это та боль, при которой человек способен жить, это переносимо.

На стадиях шока и отрицания очень важно, чтобы рядом с человеком находился кто-то из близких. С людьми в шоке бывает примерно так: они могут ни на что не реагировать — ни на сотрясения, ни на крики, они в защите, они как бы надели на себя плотный скафандр, потому что случившееся для них непереносимо. Но они чувствуют человека рядом, они могут не слышать слов, которые им говорят, но попытка их защитить, дать поддержку и тепло будет ими прочувствована, принята. И это даст силы выйти назад в мир, куда выходить совсем не хочется, потому что там произошло что-то страшное и чудовищно несправедливое.

Ступор — это глубокое отрицание того, что случилось. Человек всеми силами пытается вернуться назад в прошлое: «Я был здесь, у меня было все хорошо, и вдруг я услышал, что погиб мой близкий человек. Я не сделаю шаг вперед, я буду там, где все было хорошо».

Австрийский психиатр, психолог Виктор Франкл рассказывал историю из своей практики. К нему обратился мужчина с просьбой помочь его отцу: «Скоропостижно умерла мама, и отец теперь целыми днями сидит на кухне. Он нас не слышит, с нами не разговаривает. Мы боимся за него».

Это произошло после войны, и там была трагическая предыстория: отец и мать оказались в разных концентрационных лагерях, каждый думал, что другого нет в живых. Война закончилась, и они совершенно случайно встретились в американском пересыльном лагере. Казалось бы, вот оно, счастье: все плохое позади, а впереди вечная радостная жизнь — ведь война закончилась, они оба выжили. И вдруг произошло невозможное — она готовила завтрак на кухне, упала и умерла. Он не мог принять такой поворот жизни — было плохо, стало хорошо, а теперь снова плохо уже навсегда.

Мужчина сидел на кухне, потому что именно так он делал, когда жена была рядом, живая, и все было хорошо. Франкл приехал к нему, сел рядом и стал тихо рассказывать историю своей жизни: про то, что он тоже был в нацистском концлагере, что из всей семьи выжил только он, а родные там погибли. Он сказал, что понимает, каково потерять жену, потому что его жена погибла в концлагере. В какой-то момент у мужчины задрожало лицо, он вышел из своего оцепенения и заплакал.

Если человек не пытается спрятаться от реальности, безусловно, со временем жизнь берет свое. Но если человек не просто в скафандре, а в бункере, хочет закрыться, замуроваться и остаться там навсегда, потому что теперь он этого мира боится или его ненавидит, тогда будет очень трудно. Во время войны люди бежали с фронта, чтобы не погибнуть, но война заканчивалась — и что дальше? На эту тему снято много фильмов. Да, солдат выживает, но и после войны по-прежнему сидит в подвале и не может выйти, потому что его дезертирство не останется безнаказанным.

Так и тут. Прятаться от реальности все равно что хоронить себя заживо: «Я спрятался от этой жизни, я с ней не хочу взаимодействовать». Пьянство, наркотики — это опять же страх столкнуться с реальностью и принять ее, потому что кажется, что она тебя убьет. Но при такой тактике сам человек убьет себя гораздо вернее.

Процесс горевания не всегда идет по так называемому «нормальному» пути. Существуют факторы, которые могут осложнить течение этого процесса. Мы живем в культурной среде, которая старательно вытесняет и отрицает смерть, поэтому мы можем быть так или иначе предрасположены к осложненному и отсроченному гореванию.

Принять потерю труднее, когда смерть близкого человека происходит внезапно или при отягчающих обстоятельствах. Внезапная гибель близкого заставляет искать объяснение случившемуся и испытывать вину за то, что утрата не была предотвращена.

Один из парадоксов переживания горя заключается в том, что чем более счастливыми и зрелыми были отношения с умершим, тем светлее будет расставание с ним, хотя, конечно, это не освобождает от страданий. А если отношения были сложными или смерть была какой-то особенно отягощенной — суицид, передозировка наркотиков, — это может вызывать у близких дополнительно чувства острой обиды, стыда и даже позора.

Члены семьи могут испытывать чувство вины и душевную опустошенность, что не сделали всего возможного, чтобы спасти своего близкого. А дети, теряющие кого-нибудь из родителей по причине самоубийства, вообще часто абсолютно уверены в своей причастности к его смерти. Фразы, которые они услышали когда-либо от родителя («Это ты довел маму!», «Папа столько для тебя сделал, а ты ни разу не сказал ему спасибо»), глубоко запоминаются и могут мучить на протяжении всей жизни. У этих детей в будущем тоже могут возникнуть суицидальные намерения.

Искажение естественного течения горя проявляется в двух основных формах — отсрочка реакции и искажение реакции. Например, если перед человеком после утраты стоят какие-то очень важные задачи или все его внимание сосредоточено на поддержке других людей или детей, он может не испытывать острого горя в течение довольно значительного периода времени. Он просто этого себе не позволяет.

Бывает, что при большом горе человек никак его не проявляет, ведет себя бодро и активно и утверждает, что с ним все хорошо. Такое «бесчувствие» свидетельствует о тяжести и глубине переживаний, и чем дольше длится этот внешне «светлый» промежуток, тем более продолжительными и тяжелыми могут быть последствия.

Основное препятствие для нормального течения горя — неосознанное стремление избежать страдания и уклониться от невыносимых эмоций. В этих случаях происходит «застревание» на одной из стадий и возможно появление болезненных реакций.

Искаженная реакция может проявляться в виде повышенной нездоровой активности без ощущения утраты, различных психосоматических заболеваний, неадекватной враждебности против людей, которые якобы виноваты в случившемся, и даже в суицидальных попытках.

Помню женщину, у которой погиб сын. Она была очень возбуждена, много говорила, злилась, требовала найти и наказать виновных, металась и не хотела принимать ничьей поддержки. А через полтора месяца, когда были готовы результаты ДНК-экспертизы, мы встретились с ней снова, и это был уже совсем другой человек, спокойный и как будто умиротворенный. Она рассказала, что долго не могла найти себе места. Каждое утро она просыпалась и понимала, что должна что-то делать, иначе сойдет с ума. Решила продать машину, но документы и ключи от нее найти не могла. Потом решила продать квартиру, в которой жила вместе с сыном, потому что находиться в ней одной было невыносимо. И опять — множество препятствий. Начинала какие-то мелкие дела — и они не получались. Она злилась и никак не могла справиться со своей злостью.