Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Я впервые увидел его еле качающим головой.

— Я никогда не думал о нем как о тюрьме. В нем все чертовски хорошо организовано, и я могу уехать в любое время, которое пожелаю.

Я знал, что мне не удалось до него достучаться. Я взглянул на часы.

— Говоря про расписания, Рик, я боюсь, что наше совместное время уже заканчивается. Я знаю, что вы остаетесь в растерянности, но вы могли бы обдумать всё, что я сказал, написать мне по электронной почте и дать знать, если что-нибудь из этого сработает для вас позднее? Я надеюсь, что наша сессия даст вам пищу для размышлений и даст толчок вашей терапии.

— Хорошо, я подумаю об этом. Сейчас всё немного спутано. Но я все обдумаю, я напишу. У вас будет возможность для следующей сессии, скажем через несколько месяцев, если я решу повторить этот курс?

— Если я буду здесь, то я буду рад видеть вас снова.

Я почувствовал себя уставшим после того, как Рик ушел. Сессия была соперничеством, борьбой, и, размышляя над ней, я так и не смог однозначно разрешить тот парадокс, что он предпринял столько усилий, чтобы увидеть меня и, тем не менее, оказывал сопротивление практически всему, что я предлагал ему.

Всё, что я могу сделать в рамках одной сессии, — это быть настоящим, погрузиться в жизнь пациента, предложить свои наблюдения в надежде, что он сможет раскрыть двери и исследовать новые области в себе в своей продолжающейся терапии. Я ожидал услышать о нем, но не получил ни единого слова в течение долгого времени. Затем, четыре месяца спустя, я получил электронное письмо, в котором говорилось о том, что терапия Рика действительно получила развитие, но неожиданным образом.

Приветствую, доктор Ялом.

Мне лучше. Вы очень помогли мне, и настало время вас поблагодарить. С тех пор как я вернулся, моя терапевт сконцентрировалась полностью на моем духе соперничества и на том, почему я не смог бы (или не стал бы) признавать, что у вас были хорошие наблюдения обо мне во время нашей сессии. Она права, я не желал признать их. Поэтому я хочу признаться сейчас. Когда вы сказали, что я относился к Фэалон-Окс как к тюрьме, вы были совершенно правы. И я знал это даже тогда, когда был с вами, но я просто отказывался признавать это. Вы помните, как я рассказывал ,что был очарован той песней? То, чем следовало поделиться с вами, а я не поделился, — это то, что я спел вам слова из второго куплета песни «Не ограничивайте меня». Но не упомянул строки из первого куплета.

Вот они:

Эти первые строки поэмы Эмили Дикинсон пришли мне в голову в тот момент, когда телефонный звонок сообщил мне, что Астрид умерла от разрыва аневризмы. Астрид умерла? Невозможно. Жизненные силы Астрид были неиссякаемы, она справлялась с кризисами и трагедиями, следующими одни за другими, и продолжала идти дальше. Такая безгранично бурлящая энергия. И теперь навсегда в покое? Нет, я никак не мог удержать эту мысль в голове.

Астрид была психотерапевтом и более десяти лет обращалась ко мне и как к супервизору, и как к специалисту. Мы выросли неподалеку. Когда её семья прислала электронное сообщение, в котором говорилось, что «празднование жизни» Астрид состоится через две недели в местном общинном центре, я, не раздумывая, его принял. В назначенный день я надел строгий костюм, что случается со мной, истинным уроженцем Калифорнии, крайне редко, и приехал точно в полдень. Как и всех остальных двухсот гостей, меня встретили шампанским и закусками. Никаких цветов и отсутствие черного цвета. Никаких слез или скорбных лиц. За исключением меня, никто не надел костюм и галстук. Вскоре, пробираясь сквозь толпу, появился ребенок с мегафоном в руках, вероятно один из внуков Астрид, и объявил: «Пожалуйста, займите свои места. Прощание начинается».

Затем мы смотрели безупречное видео на сорок пять минут, прославляющее жизнь Астрид. Оно незаметно провело нас по этапам ее жизни. Сначала на экране появился ребенок на руках у отца, она сняла его очки и с ликованием размахивала ими. Затем, в ускоряющейся последовательности, мы видели первые шаги Астрид к матери, вытянувшей навстречу руки; Астрид, играющую в «приколи ослику хвост»; Астрид-подростка, занимающуюся серфингом на солнечном пляже на Гавайях; Астрид на выпускном в колледже Вассара; Астрид-невесту на последней своей свадьбе (она трижды выходила замуж); несколько снимков беременной и лучезарно улыбающейся Астрид; Астрид, играющую с детьми в Фрисби, и затем душераздирающий финал, из-за которого у меня на глаза навернулись слезы: Астрид, весело пританцовывающую с шестилетним внуком в вечер накануне внезапной смерти. Когда фильм закончился, мы тихо сидели в темноте. Мне было жаль, что включили свет, так как теперь никто не знал, что делать. Один самоуверенный смельчак захлопал, и вскоре большая часть присутствующих к нему присоединилась. Я почувствовал, что мне не хватает традиционного религиозного ритуала — очень редкое для меня настроение. Я скучал по успокаивающему знакомому ритму и упорядоченной последовательности событий, проводимых священником и раввинами. Что делать человеку на неудавшихся похоронах, которые начинаются с подачи шампанского и закусок и на которых нет места слезам?

После непродолжительного совещания три ее ребенка и пять внуков все вместе подошли к микрофону, и каждый по очереди, делая значительные паузы, делился воспоминаниями об Астрид. Каждый подготовил хорошую речь, но больше всего меня удивила восьмилетняя внучка, описавшая, как бабушка Астрид, бывало, приглашала их поиграть, бесшумно и медленно проходя у них за спиной и потряхивая коробкой с паззлом или игрой «Эрудит».

Поскольку это было празднование жизни, а не поминки, то я не удивился, когда не упомянули ее четвертого ребенка, Джулиана, которого убило вспышкой молнии на поле для гольфа, когда тому было шестнадцать. Но мы с Астрид больше полугода терапии провели в разговорах об этой смерти.

Затем множество друзей Астрид по желанию вставали и занимали место у микрофона, делились своими воспоминаниями о ней. Спустя два часа на какое-то мгновенье воцарилось молчание, и я ждал, когда кто-нибудь даст знак, что мероприятие окончено. Однако, к моему удивлению, поднялся третий и последний муж Астрид, Уолл и, чтобы обратиться к присутствующим. Я был поражен его самообладанием. Я попытался представить себя выступающим по такому поводу спустя лишь неделю после смерти моей жены и знал, что не смог бы так держаться. Я бы не смог даже поднять голову и встретить взгляды окружающих. Я внимательно разглядывал Уолли. Годами я слушал истории Астрид о нем и сейчас столкнулся со странной задачей, когда Уолли, из плоти и крови, сопоставлялся с образом, который давала мне Астрид. Каждый раз, когда я сталкивался с супругами своих пациентов, я поражался. Почти всегда я мысленно восклицаю: «Неужели возможно, чтобы это был тот же человек, о котором я так много слышал?»