Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Жустин сидела, больше не сдерживая слез, которые катились по ее щекам. Теперь она не напоминала мисс Маркум старых дней, она стала сейчас мягче, почти миловидной, почти такой, что хочется обнять. Она задрала подбородок:

— Как же так? А как же ваше высказывание о том, что это обжигает?

— Не делать того, что правильно, — это хуже, чем обжечься. И что важнее — вы того стоите. Позвоните, когда будете готовы.

Жустин поднялась, собрала свои вещи, я проводил ее до двери. Когда она уходила, то повернулась ко мне, чтобы взглянуть на меня последний раз. Я видел боль и печаль в ее глазах и, возможно, также гордость. Я надеялся, что она позвонит.

Я хочу, чтобы это отличалось от нашей последней консультации. На этот раз я хочу капитальный ремонт. Приближается мое шестидесятилетие, и я хочу изменить свою жизнь.

Это были первые слова Салли. Красивая, прямолинейная женщина, она твердо смотрела мне прямо в глаза. Салли имела в виду нашу предыдущую терапию шесть лет назад, когда у нас было четыре, всего лишь четыре сессии, чтобы помочь ей справиться с затянувшимся гореванием после смерти ее отца. Хотя она эффективно использовала это время и мы довольно глубоко исследовали ее бурные отношения с родителями, я чувствовал, что надо было бы уделить этому больше внимания, но Салли была решительной в своем желании провести только четыре сессии.

— Я не уверена, что вы хорошо помните меня, — продолжила она. — Но я всю жизнь проработала специалистом в области физики, и это то, что я хочу изменить. Правда в том, что мое сердце никогда не лежало к этой работе. Мое настоящее призвание — писать. Я хочу быть писателем.

— Я не помню, чтобы вы говорили об этом раньше. — Я знаю. Я не была готова говорить об этом тогда. Даже сама с собой я не говорю об этом. Теперь я готова. И я связалась с вами снова, потому что я знаю, что вы писатель, и я думаю, что вы можете помочь мне найти свой путь, чтобы стать настоящим писателем.

— Я сделаю всё возможное. Расскажите побольше.

— Я приняла решение, чтобы сделать писательство главным. У меня будет достаточно денег в связи с моим выходом на пенсию и работой моего мужа, чтобы начать это сейчас. Он гражданский пилот, и даже при том, что объединение украло у летчиков пенсии — генеральному директору действительно необходимы их сто миллионов зарплатных и премий, мой муж все еще хорошо зарабатывает, по крайней мере в течение следующих пяти лет. И самое главное — у меня должен быть талант.

— «Должен быть талант»? Расскажите мне об этом.

— Я имею в виду, что я, должно быть, талантлива. Я выиграла приз молодых писателей от литературной гильдии фантастики, когда мне было восемнадцать. Четыре тысячи долларов. И это было сорок два года назад.

— Огромная награда! Довольно большая честь!

— Довольно большое проклятие, как выяснилось.

— Как так?

— Я получила понимание, что мне не оправдать этой награды. Я начала чувствовать себя обманщицей и боялась показывать свои работы.

— Что вы писали?

— Что я пишу! Должна заметить, я никогда не прекращала писать. Всего понемногу — бесконечный поток стихов и рассказы и зарисовки.

— И что вы делали с вашими работами? Вы что-то из этого публиковали?

— Помимо новеллы, которая принесла мне приз, я ничего не опубликовала. Никогда не пыталась опубликовать. Ни разу. Но у меня сохранился каждый клочок того, что я когда-либо написала. Не смогла ничего отправить и не смогла ничего выкинуть. Я положила всё в большую коробку и крепко обмотала скотчем. Всё, что я когда-либо написала с моих подростковых лет.

Большой закрытый ящик, содержащий все, что она когда-либо написала! Мое сердце забилось. «Спокойнее», — сказал я себе: я соскальзывал в свою идентичность как писателя и чувствовал себя слишком вовлеченным. Я сгорал от любопытства. И от сопереживания тоже. Я вздрогнул, когда представил, что все мои работы, написанные за всю жизнь, спрятаны от всех глаз в большую коробку. «Не отождествляйся, — сказал я себе. — Ничего хорошо из этого не выйдет». Я вернулся обратно к Салли.

— Как это для вас?

— Что? Что всё в этой коробке?

Я кивнул.

— Это не так уж плохо. С глаз долой, из сердца вон. Это хорошо срабатывало… до сих пор. Я могу много рассказать вам о благостях отречения. Я всегда думала, что ваша профессия не давала должной оценки отречению.

— Верно! Мы не приглашаем отречение к нашему костру. Признаюсь, я ожидаю, что мои пациенты будут сбрасывать свое отречение и вешать его в раздевалку перед входом.

Мы улыбнулись одновременно. Мы были хорошей парой. Когда я в последнее время употреблял слова «костер», «сбрасывать» и «раздевалка» во время терапии? Я почувствовал налет непринужденного комфорта в нашей писательской беседе. «Внимательней, внимательней, — подумал я. — Она пришла за помощью, а не за дружбой».

— Эта коробка — где вы ее храните?

— На самом деле есть две коробки. Коробка № 1, главная, набитая полностью и плотно запечатанная, хранится вне поля зрения в задней части моего шкафа. За годы я избавлялась от множества вещей — одежды, фотографий, книг, но не от коробки. Ношу все время ее с собой, как черепаха свой панцирь, из одного жилища в другое, большую часть своей жизни. В ней все мои работы от подросткового возраста до периода около пятнадцати лет назад. Вторая коробка, где я храню свои последние работы, открыта под моим столом.

— Итак, вы храните все написанное за свою жизнь близко, но вне поля зрения?

— Нет, не все мои сочинения. Приличный кусок написанного ранее постигла печальная участь.

— Как же так?

— Это странная история. Я уверена, что не рассказывала вам в нашей предыдущей терапии. Однажды, когда мне было около четырнадцати, моих родителей и братьев не было дома, я начала лазить по ящикам комода в спальне моего отца. В этом не было ничего необычного для меня. Не могу вспомнить, что я искала, но я всегда была злостным любителем совать нос в чужие дела. В тот день я нашла два своих стиха в ящике, где лежали свитера моего отца. Бумага казалась влажной, как будто слезы моего отца упали на нее. Я никогда не давала ему свои стихи и была в абсолютной ярости, что они оказались у него. Как он смог их заполучить? Был только один способ: он, должно быть, обыскивал мою комнату, когда я была в школе, и украл их.

— И…

— Ну, я же не могла предъявить ему обвинение, ведь так? Таким образом, я должна была бы признать, что рылась в его шкафу. Так что у меня был только один выход.

— Который заключался…

— Я сожгла все стихи, которые я когда-либо написала.

Ох! Это было похоже на удар в сердце. Я пытался это скрыть, но она ничего не упустила.