Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Вы вздрогнули, когда я это сказала.

— Сожжение всех стихов, когда-либо вами написанных! Я пытаюсь нарисовать в воображении картинку, как четырнадцати летняя девочка зажигает спичку и кидает свои стихи в огонь. Очень болезненная, ужасающая мысль. Такое насилие по отношению к себе! Скажите мне, Салли, у вас есть какая-либо симпатия к этой юной, четырнадцатилетней девочке?

Салли скользнула по мне взглядом. Потом она откинула голову и посмотрела вверх в течение нескольких секунд.

— Хм. У меня никогда не возникал подобный вопрос. Я должна подумать об этом.

— Давайте отметим его и вернемся к нему позже. Это важно. Ну а пока давайте поговорим о ваших причинах выжидать.

Я бы гораздо охотнее вернулся к этой загадочной запечатанной коробке — это притягивало меня, как гвоздь к магниту, — но история Салли о сжигании своих работ, когда отец нарушил ее приватность, заставила меня взять паузу. Ситуация требовала большой осторожности. Она вернется к этой коробке, я был уверен в этом, но только согласно своему расписанию, когда будет к этому готова.

В течение следующих нескольких месяцев мы подготавливали почву для ее новой жизни. Во-первых, она должна была иметь дело с выходом на пенсию, важным событием, часто пугающим, что требовало действовать с некоторым хладнокровием. Она была полностью осведомлена о многих препятствиях на своем пути, и также она была последовательной, эффективной женщиной, которая придумала контрольный список дел и планомерно переходила от одного пункта к следующему. Для начала она должна была прийти к соглашению о необратимости ее решения. Ее область физики развивалась так быстро, что уровень ее знаний скоро бы устарел, и она знала, что у нее не будет возможности передумать в будущем и восстановиться на работе. Чтобы убедиться, что ее лаборатория будет работать и без нее, она способствовала продуманной административной реорганизации, подстраховывая свой плавный уход.

Следующее адресовалось одиночеству. Ее муж планировал продолжать летать еще пять лет и отсутствовать пятьдесят процентов времени, но она знала, что может рассчитывать на посиделки с друзьями.

Затем был вопрос о финансах. По моему совету она и ее муж поговорили с финансовым консультантом и выяснили, что у них достаточно средств для выхода на пенсию при условии, что они будут давать детям меньше денег. Потом они встретились с двумя своими сыновьями, которые убедили ее, что они могут справиться самостоятельно.

Последний пункт в ее списке — где писать? — особенно докучал Салли, и она мучилась над ним в течение многих недель.

Чтобы хорошо писать, ей требовались абсолютная тишина, одиночество и умиротворяющий контакт с природой. В конце концов, она определилась и арендовала верхний этаж дома неподалеку, заключенного в объятия массивного калифорнийского дуба.

А потом однажды, к моему большому удивлению, она вошла в мой кабинет с коробкой два на два фута, которая была настолько тяжелой, что пол задрожал, когда она поставила ее между нами. Мы молча сидели, глядя на нее, пока Салли не вытащила большие ножницы из сумочки, встала на колени рядом с коробкой, посмотрела на меня и сказала:

— Сегодня — этот день, я думаю.

Я пытался замедлить ход событий. Глаза Салли были красными, губы дрожали, и она держала ножницы очень неуверенно.

— Во-первых, позвольте спросить, что вы чувствуете. Вы выглядите такой напряженной, Салли.

Сидя на пятках, она ответила:

— Еще до нашей первой сессии я знала, что этот день придет. Вот почему я пришла к вам. Я боялась его, плохо спала несколько ночей, особенно вчера вечером. Но я проснулась сегодня утром, поняв каким-то образом, что время пришло.

— Как вы себе представляете, что произошло, когда вы открыли его?

Я задал этот вопрос в прошедшем времени, хотя это никогда не бывало плодотворным. В этот раз, однако, она была на пороге открытий.

— В моей жизни много темных глав, эпизодов более темных, чем те, о которых я вам уже поведала, и в этой коробке много темных историй — историй, которые я, возможно, косвенно затрагивала в нашей терапии. Я боюсь их власти, и я не хочу погрузиться обратно в те дни. Я очень боюсь этого. О да, вы знаете, моя семья выглядела хорошо извне, но внутри… внутри было так много боли.

— Есть ли там особенная история или стихотворение, с которыми вы боитесь встретиться снова?

Поднявшись с пола и положив ножницы, Салли села в кресло.

— Да, одна история, которую я написала в колледже, преследовала меня всю прошлую ночь. «Поездка в автобусе», думаю, так она называлась, и это было обо мне в тринадцать, в тот период, когда я была так несчастна, что всерьез думала о самоубийстве. В рассказе — реальной истории — я села в автобус и доехала до конца маршрута, а потом каталась взад-вперед в течение нескольких часов, придумывая, как покончить с жизнью.

— Расскажите мне побольше о том, как вам не спалось этой ночью.

— Было плохо. Мое сердце стучало так сильно, что я чувствовала, как трясется кровать. Я была в ужасе от этой конкретной истории, и как я просидела весь день в автобусе, думая о самоубийстве. Я помню, что не могла найти ни одной причины, чтобы продолжать жить. Я представляла, как я открываю коробку, копаюсь в ней, а затем нахожу эту историю.

— Вам было тринадцать лет, и вам только что исполнилось шестьдесят. Это означает, что поездка на автобусе была сорок семь лет назад. Вы больше не тринадцатилетняя девочка. Вы теперь выросли; вы замужем за человеком, которого любите, мать двух прекрасных сыновей; вам нравится быть живой, и сегодня здесь вы планируете следовать вашему настоящему призванию. Вы ушли так далеко, Салли. И все же вы держитесь за мысль, что прошлое поглотит вас. Как, когда возник этот странный миф?

— Давным-давно. Вот почему я так прочно запечатала коробку.

Она снова взялась за ножницы.

— Может быть, поэтому я принесла ее сюда, в ваш кабинет.

Я поднял брови и одарил ее своим лучшим озадаченным взглядом.

— Как так?

— Может быть, если вы будете со мной, вы будете держать меня и сохраните меня в этом мире.

— Я хороший держатель.

— Вы обещаете?

Я кивнул.

Салли снова опустилась на пол, методично перерезая ленту, принося как можно меньше ущерба этой заветной коробке, с которой она прожила большую часть своей жизни, постепенно освободив крышку. Потом она снова села в кресло, и в полнейшей тишине мы в страхе пристально смотрели на пугающую кипу бумаг, пыльные литературные записи ее жизни. Она взяла один лист наугад и молча стала читать стихотворение.

— Немного громче, пожалуйста.

Она посмотрела на меня с тревогой:

— Я не привыкла этим делиться.

— Чем не лучшее время сейчас, чтобы сломать дурную привычку?