Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Продолжайте. Расскажите мне о ваших отношениях с Джеймсом.

— Я старалась делать для него все возможное. Я работала сорок часов в неделю медсестрой и матерью все оставшееся время. У меня не было больше времени ни на что. Ноль. И с Джеймсом было очень тяжело: у него были проблемы со сном, походкой, речью, общением с другими детьми. И огромные проблемы с дисциплиной на протяжении всей жизни. Сейчас я уже прочла много книг и думаю, что он был рожден социопатом, было в нем что-то глубоко засевшее, являющееся его частью, что нельзя было изменить. Также у него были проблемы с учебой. Он просто не мог концентрироваться, так и не научился хорошо читать, всегда ходил в спецшколы. Я подозреваю, что в наше время ему бы поставили диагноз тяжелой формы синдрома нарушенного внимания.

Жустин еще больше часа продолжала рассказывать мне подробно о медицинских и психологических проблемах Джеймса и всех попытках его вылечить.

— Мы принимали множество препаратов, включая риталин, противосудорожные препараты и даже нейролептические средства. Ничего не помогало. Я тратила все деньги на медицинскую и психологическую помощь. Всё напрасно.

— Когда наступил подростковый возраст, он увлекся легкими наркотиками по полной и использовал всё, что только мог найти. Я отправляла его в клиники по лечению наркомании, центры реабилитации и в глушь, подальше от цивилизации. Он сбегал отовсюду. Он воевал со всеми. Потом, когда ему было лет шестнадцать или семнадцать, и он начал употреблять сильно действующие наркотики, особенно героин, его уже было не вернуть. Он украл у меня всё, что только мог, включая тысячи долларов с моих кредитных карт. Он обокрал моих соседей и друзей, и я, наконец, вышвырнула его из дома и отреклась от него. В следующий и последний раз я слышала о нем только, что он в тюрьме Сан-Квентин. Вот и весь рассказ. И я опустошена, поведав вам эту историю. — Жустин откинулась на спинку своего кресла и смахнула слезы платком.

Через некоторое время она взглянула на меня и добавила:

— Я всю неделю представляла, как расскажу вам эту историю. Я репетировала этот разговор с вами и представляла, что вы ответите.

— И что же?

— Я представляла, как вы спрашиваете о приятных воспоминаниях о сыне, когда он был маленьким ребенком, о том, как я укладывала его в кроватку ночью, о теплых чувствах, которые у меня были к нему или о прекрасном времени, которое мы провели вместе. И я вам отвечу, что я не могу вспомнить ни единого случая. Честное слово. Ни единого.

— Вы правы. Попали в самую точку: именно этот вопрос я бы вам задал. И ваш ответ очень трудный, очень печальный. Печально для Джеймса, но еще более печально для вас. Расскажите мне, делились ли вы этим с Конни и Джекки?

— Я рассказывала им всё. Они знали обо всем с самого начала, когда родился Джеймс, и потом были всегда в курсе нашей жизни. Но это совсем другое, совершенно другой опыт был сегодня, когда я рассказала всё сразу. Я никогда ни с кем не делилась этим, никому не рассказывала. Я выжата как лимон.

— Мне нелегко просить вас о большем, но будет лучше пройти это всё — это как вскрыть нарыв. Расскажите мне, что вы чувствуете сейчас в разговоре со мной?

— Стыд. Это как будто вы пришли ко мне домой и увидели только грязь и лохмотья, — она ненадолго умолкла и затем спросила: — А у вас есть дети?

— Четверо. Я знаю, что значит быть родителем, и я способен понять, насколько невыносимо больно это для вас. Но все же продолжайте. Я хочу, чтобы вы продолжали озвучивать свои мысли.

— Должно быть, я была отвратительной матерью, но поверьте мне, я старалась, я делала все, что было в моих силах. Но это такой позор. Это… Джеймс… это существо в Сан-Квентин… как ни назови, но он — часть меня. Он словно обернут в плакат, на котором написано: «Сделано Жустин Кейси», чтобы все видели.

— Вы полагаете, что другие так думают?

Жустин всхлипнула и кивнула: «Да, все, кто знает мою историю».

— Я знаю вашу историю, и я так не думаю. Старайтесь продолжать говорить. Какие еще у вас ко мне вопросы?

— Я отвратительна? Я действительно ужасная мать? Я такая же, как Джеймс? Действительно ли он — это я?

— Ничего из вышесказанного к вам не относится. Я хочу, чтобы вы знали — я на вашей стороне, Жустин. Я здесь, чтобы помочь вам. Ни сейчас, ни в какое другое мгновенье такие мысли не приходили мне в голову. О чем я действительно часто задумываюсь сейчас, так это о том, насколько вы упорны в жестокости по отношению к себе. На сегодня мы должны на этом закончить, но я бы хотел, чтобы на нашей последней встрече мы сконцентрировались на том, как вам научиться быть добрее к себе.

Спустя неделю Жустин пришла ко мне в кабинет со сложенным листом бумаги в руках.

— Прошлой ночью мне приснился сон, а, прочтя ваши работы, я знаю, что вы особое внимание уделяете снам. Этот сон разбудил меня в четыре утра. Я думаю, это имеет какое-то отношение к вам.

Она развернула лист.

— Это только фрагмент, я не смогла запомнить большую часть… Я иду по дороге и взбираюсь через окно в большую темную комнату. Каким-то образом эта дорога напоминает мне дорогу в ваш кабинет, но во сне события разворачиваются ночью, и я плохо вижу. Как только я вхожу в комнату, я прячусь за очень маленьким креслом и жду. В руках у меня оружие. Неожиданно я замечаю, что кресло исчезло. Кто-то его отодвинул, и теперь меня хорошо видно, я абсолютно беззащитна. Я испугана до смерти. Когда я проснулась, я взмокла от пота.

— У вас есть какие-нибудь догадки по поводу этого сна?

— У меня нет даже предположения, с чего начать. Как мы поступим?

— Поскольку у нас осталась только эта последняя встреча, то у нас нет времени исследовать его глубины, но в целом я бы попросил вас подумать об определенных частях сна и просто высказывать спонтанные ассоциации. Другими словами, перечисляйте вслух, дайте своим мыслям литься свободным потоком. Но, принимая во внимание недостаток времени, давайте сначала я помогу вам. Я сразу обратил внимание на место сна. Вы говорите, что он напоминает дорогу к моему кабинету. Более того, сон приснился накануне назначенной нами встречи. Есть какие-то соображения?

— Это точно была дорога к вашему кабинету. Я могла слышать хруст гальки под ногами, как по дороге сюда. Но окно и очень большая комната — они мне не знакомы. Большая комната, может быть, съемочная площадка? Я не знаю, откуда это взялось.

— А потом вы пытаетесь спрятаться, но при этом выбираете очень маленькое кресло, которое не кажется достаточным укрытием. А потом и оно куда-то исчезает. Итак, вы в моем кабинете, и неожиданно ваше укрытие исчезает. О чем это заставляет вас задуматься?

— Я вижу, к чему вы клоните. Я здесь, в этом кабинете, и мое укрытие отодвигают так, что я не могу спрятаться и очень напугана.