Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Расскажите мне о том, что я должен знать о вас и как бы я мог быть вам полезен.

Элли решила начать с истории ее болезни и длинно механическим голосом описывала течение ее болезни, рака яичников.

Когда я заметил, что она казалась как бы отстраненной от ее собственных слов, она кивнула головой и ответила:

— Иногда я иду на автопилоте. Как много раз я проходила через эту историю! Слишком много! Но эй, эй, — поспешила она добавить, — я сотрудничаю. Я знаю, что вам нужно знать мою историю болезни.

Я знаю, вы должны это знать. И все же, все еще я не хочу, чтобы вы называли меня раковым пациентом.

— Я не сделаю это, Элли. Я обещаю. И все же, введите меня в курс дела побольше. В вашем электронном письме вы указали, что исчерпали полезность некоторых химиотерапевтических препаратов. Что говорит ваш онколог? Насколько вы больны?

— Его слова месяц назад во время моего последнего посещения были: «Мы делаем все возможное». Я хорошо его знаю. Я изучала его длительное время. Я знаю его продезинфицированную, закодированную манеру говорить. Я знаю, что на самом деле он говорит: «Этот рак съедает вас заживо, Элли, и я не могу его остановить». Он перепробовал все новые лекарства, и каждое из них имело свой солнечный день: каждое помогало на некоторое время, а потом ослабевало и, в конце концов, становилось совершенно неэффективным. Во время моего последнего посещения неделю назад я нажала на него посильней, пожестче, чтобы получить прямой ответ. Он заерзал. И выглядел таким неловким и печальным, что я почувствовала себя виноватой, что надавила на него. Он на самом деле хороший парень. Наконец он ответил: «Мне очень жаль, но я думаю, у нас не более года».

— Это тяжело услышать, Элли.

— С одной стороны, да, очень тяжело. Но, с другой, я почти почувствовала облегчение. Облегчение, что наконец получила прямой ответ от медицины. Я знала, что будет дальше. Он не сказал мне ничего такого, о чем бы я не знала. И потом я же слышала, как он говорил мне два года назад о том, что очень маловероятно, что выживу. В тот раз у меня была целая буря чувств. Сначала я была потрясена словом «рак».

Я чувствовала себя загрязненной. Затерроризированной. Разрушенной. Трудно вспоминать те времена, но я писатель по профессии и набросала описания моих чувств в тот период. Я была бы рада отправить их вам по электронной почте, если вы захотите.

— Я бы очень хотел увидеть их.

И это была правда. Элли показалась мне необыкновенно ясно и четко формулирующей свои мысли. Редко можно услышать, когда пациенты обсуждают вопросы смерти так прямолинейно.

— Постепенно, — продолжила она, — большая часть этого террора отпустила меня, хотя временами я запугивала себя представлениями о том, как мой рак выглядит, и часами искала в Интернете картинки яичников, зараженных раком. Мне было интересно, что будет, если они разбухнут и лопнут, выбрасывая свои раковые семена в мой живот. Конечно, я могла только догадываться обо всем этом, но одно я знала наверняка, что мысль об ограниченности моего времени изменила способы, которыми я собиралась жить.

— Как, например?

— Много всего. Например, я по-другому стала относиться к деньгам. У меня немного денег, но я думаю, что могла бы хорошо потратить то, что у меня есть. Я никогда не имела многого. Большую часть своей жизни я проработала на низкооплачиваемой работе научным писателем и редактором…

— О, это объясняет ваше красиво написанное, тщательно выверенное электронное письмо.

— Да. Боже, я ненавижу то, что электронная переписка делает с языком! — Голос Элли стал более заряженным. — Никто не заботится о правописании или пунктуации или о полностью законченном предложении. Будьте осторожны — я могу говорить об этом бесконечно.

— Извините, я вас сбил. Вы говорили о вашем отношении к деньгам.

— Верно. Я никогда не зарабатывала много и не циклилась на деньгах. Я никогда не была замужем, и у меня нет детей, поэтому я не вижу смысла оставлять деньги после себя. Так что после последнего разговора с моим онкологом я приняла важное решение: я собираюсь растранжирить все свои сбережения и вместе со своей подругой купить тур в Европу и проехать по тем местам, которых я никогда не видела. Это будет грандиозный тур, настоящее первоклассное бахвальство.

Лицо Элли заискрилось, и ее голос стал оживленным.

— Я с таким нетерпением жду этого. Я полагаю, что я игрок, делающий ставку, в этом мой доктор прав. Он сказал, что мне остался один год, поэтому я оставила себе небольшой запас, чтобы мне хватило на год-полтора, а остальное собираюсь спустить на поездку. Это будет просто супер.

— А если ваш доктор ошибается? Если вы проживете дольше, чем этот срок?

— Если он не прав, то, выражаясь техническим языком, меня «кинули».

Элли вспыхнула широкой озорной улыбкой, и я усмехнулся в ответ. Я получил большой запал от ее ставки. Я и сам всегда был любителем поставить на кон, никогда не отказывался от предложения моих друзей, даже детей сделать ставку на бейсбол или футбольные матчи, наслаждался скачками во время некоторых моих поездок и всегда смаковал игру в покер. Более того, я был в восторге от мыслей Элли о ее Гранд туре.

Она описывала то, как, по ее мнению, будут развиваться события:

— У меня есть хорошие дни, но слишком часто я представляю себя в будущем слабой, таящей, приближающейся к смерти. Я часто спрашиваю себя: «Захочу ли я, чтобы со мной кто-то был рядом, когда конец будет не за горами? Буду ли я бояться остаться одной? Не буду ли я обузой для других? Иногда я представляю себя как умирающее животное, ползущее в пещеру, чтобы скрыться от мира. Я живу одна. Мне это не нравится, и иногда мне приходит мысль снять комнату в населенном месте и получить сразу много соседей. Но как я с этим буду управляться в моем нынешнем положении? Представьте себе объявление для соседей по комнате: «Да, и, кстати, я скоро умру от рака». Так выглядят плохие дни. Но, как я уже сказала, есть и хорошие тоже.

— И как выглядят мысли хороших дней?

— Я часто перепроверяю себя. Я спрашиваю: «Как дела, Элли?» Я рассказываю себе свою историю. Я напоминаю себе о полезных вещах, например, что я сейчас жива, что я счастлива быть вовлеченной в жизнь, а не парализованой тревогами, как это было год назад. Но и на этом фоне разрастается тьма. Я всегда держу в голове близость смерти.

— Это всегда с вами?

— Всегда… эта неизменность, она никогда не уходит. Когда я встречаю свою беременную подругу, я начинаю подсчитывать, буду ли я все еще жива, когда родится ее ребенок. Я тяжело переношу химиотерапию. И постоянно спрашиваю себя: «А стоит ли?» Я часто играю с мыслью об уменьшении дозировки, о попытках отрегулировать ее таким образом, чтобы я могла чувствовать себя лучше и прожить на пару месяцев меньше, скажем девять или десять месяцев, но это будет хорошая жизнь, а не год плохой. И потом, есть еще кое-что: иногда думаю, что я горюю о той жизни, которой у меня никогда не было. Думаю, у меня есть такие сожаления.