Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Это заявление мгновенно привлекло мое внимание. Изучение сожалений почти всегда делает разговор глубже.

— Какого рода сожаления, Элли?

— Я думаю, сожаление о том, что я недостаточно смелая.

— Смелая? В чем?

Она вздохнула и на минуту задумалась.

— Я слишком замкнута. Я так много пряталась, никогда не была замужем, не отстаивала свое мнение на работе, никогда не просила больше денег. Никогда нигде не выступала.

Я предполагал нацелиться на тоску и печаль в ее голосе, но вместо этого выбрал более смелый путь.

— Элли, этот вопрос может показаться странным, но позвольте мне спросить вас, вы были достаточно смелой сегодня в этом разговоре со мной?

У меня был шанс. Хотя Элли была откровенна и делилась очень трудными вопросами, тем не менее по каким-то причинам, на которые я не мог указать пальцем, я чувствовал определенную дистанцию между нами. Возможно, в том была моя вина, но так или иначе мы были вовлечены не в полной мере, и я хотел исправить это. Многие люди со смертельными диагнозами чувствуют себя изолированными и думают, что другие держатся от них на расстоянии, и я хотел убедиться, что это не происходит здесь. Переход в процессе интервью к теме «здесь и сейчас» почти всегда оживляет терапию, сближая пациента и психотерапевта.

Элли была поражена моим вопросом. Прошептав два-три раза самой себе: «Была ли я достаточно смелая здесь?», она закрыла глаза, подумала несколько секунд, а потом внезапно открыла их, повернулась, чтобы посмотреть мне прямо в глаза, и твердо заявила:

— Нет. Конечно, нет.

— И если бы вы были здесь смелой, что бы вы сказали мне?

— Я бы сказала: «Почему вы так много с меня берете? Зачем вам нужно столько денег?»

Я был изумлен. Я довольно часто намеренно формулирую свои слова в условном наклонении, чтобы поощрить смелость у пациентов, но никогда, даже в самом дальнем царстве своего воображения, я не ожидал столь смелого выпада от этой раненой, послушной, тихой женщины, которая казалась переполненной благодарностью, что я вообще смотрю на нее.

— Э-э… хм, — заикался я, — я немного ух… растерялся. Я не знаю, как вам ответить.

Я не мог ясно думать и остановился, чтобы собраться с мыслями. Я почувствовал вспышку стыда за свой гонорар, особенно когда я думал о том, как она была стеснена в деньгах и ехала ко мне на автобусе, наскребая деньги на свой Гранд-тур. В таких ситуациях, как эта, я в конце концов обратился к моей собственной мантре — говорить правду, говорить правду, говорить правду (в той мере, насколько, я считаю, это будет полезно для моего пациента). Вскорости я собрался с мыслями.

— Ну, Элли, очевидно, что мне не по себе от того, что вы мне сказали, но в первую очередь я хочу, чтобы вы знали, — и это на самом деле так — я абсолютно восхищен сейчас вашей смелостью. А причина моей взволнованности в том, что вы затронули одну из моих личных дилемм. Моя немедленная реакция была защитить себя и сказать вам: «Моя плата — обычная ставка психиатра в Сан-Франциско», но я знаю, что это не про то. Плата высокая, и ваш подтекст такой: «Я не нуждаюсь в деньгах». Так вы противостоите мне в моей личной амбивалентности, связанной с деньгами. Не могу обсуждать это прямо сейчас, но одно я знаю точно: я хочу сделать предложение. Я хотел бы сократить вашу оплату в два раза. Подойдет? Это доступно для вас?

Лицо Элли вспыхнуло от удивления, но потом она просто одобрительно кивнула, а затем быстро сменила тему, говоря о своей повседневной жизни и о том, как часто она все усложняет, думая, что должна сделать что-то очень существенное ввиду ограниченности отпущенного ей времени, как, например, писать свои мемуары или начать вести блог. Я согласился, что это представляет тему для работы, если у нас будет продолжающаяся терапия, но мне казалось очевидным, что она слишком быстро спрыгнула с нашего разговора об оплате. На мгновенье я предположил, что надо обсудить наше отношение к тому, что только что произошло, но потом я подумал: «Медленнее, ты слишком много от нее хочешь. Это только первая сессия». Элли посмотрела на часы на столе между нашими креслами.

Наш час подходил к концу. Она поспешно высказала мне несколько комплиментов:

— Было хорошо поговорить с вами сегодня. Вы на самом деле слушаете. И на самом деле принимаете меня. Я чувствую себя комфортно с вами.

— Можете ли вы сказать, что я сделал сегодня, чтобы вы почувствовали себя комфортно?

Элли помолчала несколько секунд, разглядывая потолок, и затем отважилась:

— Может быть, это из-за вашего возраста. Я часто находила, что легче говорить о смерти со старым человеком. Может быть, это потому, что я чувствую, что старые люди думают и о своей собственной смерти.

Ее как бы комплимент встревожил меня. Было уместно говорить о ее смерти, но должен ли я подписываться на разговор о своей? Я решил проверить свои чувства. В конце концов, если я не собираюсь быть честным с ней, то как я могу ожидать того же от нее? Я осторожно подбирал слова:

— Я знаю хорошо то, что вы имеете в виду, Элли, и это совершенно бесспорная истина: я стар, довольно стар, и у меня много мыслей о моей смерти. Но все же я немного взволнован вашим комментарием. Как бы это сказать?

Я подумал в течение нескольких секунд и продолжил:

— Вы знаете, что это такое? Я думаю, это потому, что я просто не хочу определять себя как старого человека… Да, да, я уверен, что это так, и есть параллель с тем, что вы сказали ранее. Это помогает мне понять, что именно вы имели в виду, не желая, чтобы вас называли раковой больной.

По окончании часа она спросила, когда мы могли бы встретиться для второй сессии. Оказалось, что пятница, день, когда я всегда бываю в Сан-Франциско, не очень ей подходит из-за ее графика химиотерапии. Ей также не на чем добраться до моего кабинета в Пало-Альто, в тридцати пяти километрах отсюда. Я предложил направить ее к другому терапевту в Сан-Франциско, но она возразила:

— Я много получила от этого часа. Я чувствую, что оживаю, как будто я заново знакомлюсь с жизнью. Я знаю, что в моем письме по электронной почте я просила только об одной или двух встречах. Но теперь…

Она остановилась, сделала глубокий вдох, собралась с мыслями, повернулась ко мне и сказала:

— Теперь я хочу попросить вас о большем. Я не хочу затруднить вас. Я знаю, что у вас может это не получиться или вы не захотите, и я знаю, наши графики не совпадают, и мы не можем встречаться каждую неделю.

Она глубоко вздохнула.

— Но я спрошу: не могли бы вы встречаться со мной до тех пор, пока я не умру?

«Могли бы вы встречаться со мной до тех пор, пока я не умру?» Какой вопрос! Меня никто никогда не спрашивал с такой… смелостью. Мне была оказана честь таким предложением, и я быстро дал согласие.