Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Часто, особенно на ранних стадиях ее болезни, Элли страдала от зависти к живым и здоровым. Она знала, что эти подлые настроения причиняли вред ее голове и телу, и изо всех сил боролась, чтобы их преодолеть. В самый последний раз, когда я видел Элли, она сказала мне нечто замечательное:

— Теперь больше нет зависти. Она ушла. На самом деле сейчас я в состоянии чувствовать себя щедрой. Может быть, я смогу стать своего рода пионером умирания для моих друзей, братьев и сестер. Это звучит странно, но поддерживает меня то, что я не буду увядать так, как другие.

«Пионер умирания» — какая неординарная фраза! Это вернуло меня на сорок лет назад, когда я впервые столкнулся с этой идеей в своей работе в качестве психотерапевта. В моей первой группе пациентов с раком я очень старался, неделя за неделей, чтобы утешить тяжелобольную женщину. Я забыл ее имя, но саму я помню до сих пор с большой ясностью, ее подавленное, с глубокими морщинами лицо и грустные потупившиеся серые глаза. Однажды она поразила всю группу, когда пришла яркой и обновленной. Она объявила:

— Я приняла важное решение на этой неделе. Я решила стать примером для моих детей — примером, как умирать!

И действительно, пока она не умерла, она демонстрировала изящество и достоинство не только для своих детей, но и для членов группы, и для всех, кто вступал с ней в контакт. Идея быть примером, как умирать, помогает наполнить жизнь смыслом до самого последнего момента. На протяжении многих лет я передавал эту ее идею многим другим пациентам, но точный язык Элли («пионер умирания») дал ей еще большую силу. Как сказал Ницше: «Если знаешь «зачем», то выдержишь любое «как»». Когда Элли описывала положительное влияние ее болезни, я не был удивлен, так как я слышал много таких комментариев от неизлечимо больных. Но тем не менее слова Элли были необычайно мощными: «Для семьи и друзей я теперь более дефицитный продукт. И также я чувствую нечто особое в самой себе. Мое время чувствует себя более ценным. Я испытываю чувства важности, многозначительности, уверенности в себе. Я думаю, что на самом деле меньше стала бояться умереть, чем это было до рака, но я больше озабочена этим. Я не волнуюсь о старении. Я не озадачиваюсь тем, делать мне что-то или не делать. Я чувствую, что у меня есть не только разрешение, но почти мандат наслаждаться жизнью. Я люблю советы, и мне попались слова на каком-то сайте о раке: «Наслаждайтесь каждым бутербродом!'».

Несмотря на всё происходящее с ней, она никогда не теряла чувства юмора.

«Поднять планку.

Никогда в своей жизни я не слышала так часто и от так многих людей, как хорошо я выгляжу. Конечно же, есть негласное «учитывая, что у вас рак», — но эй, тем не менее, я принимаю это! Я делаю то же самое и сама, похлопывая себя по спине и думая «не правда ли, я весьма хорошо выгляжу в глазах этого сварливого продавца, учитывая, что у меня рак?» Разве я не потрясающе оптимистична для того, у кого рак? Я не слишком много сделала за сегодня (или за всю неделю, или еще за какой срок), но, в конце концов, у меня рак. Это хорошо, но тем самым я порчу себя. Время поднимать планку».

Почти все комментарии Элли по поводу ее смерти поражали. Я перечитывал каждый по несколько раз. Снова и снова я задавался вопросом, как я мог, прочитав их раньше, так мало что из них запомнить.

«Детские мысли о смерти.

Будучи одним из тех настырных детей, которые не могут оставлять свои вопросы без ответов, я замучила свою маму вопросами о смерти, когда мне было четыре или пять. Она говорила о небесах, но это не помогло. Когда я посмотрела на небо, все, что я увидела, было небо. Я побежала и спряталась за большим кожаным креслом моего отца, которое было придвинуто в угол. Я воображала, что смогу остаться там навсегда и смерть не сможет меня найти. Буддисты советуют жить со смертью на левом плече; иногда я чувствую, что она сидит на обоих моих плечах, фактически она забралась внутрь моего тела. В котором, конечно, она была всегда».

Нет, эти строчки были слишком сильны, чтобы их забыть. Правда в том, что я на самом деле не дал им войти в себя в первый раз. Я поразился силе отрицания, моего отрицания. Теперь я читал слова Элли еще и еще, но на этот раз с глазами и сердцем, широко открытыми. На этот раз от силы ее слов перехватывало дыхание: «Моя работа заключается в том, чтобы любить свое тело, всё тело. Целиком и полностью. Целое стареющее смертельное спокойное неспособное чудесное запутанное дышащее обреченное раковое теплое унизительное ненадежное трудолюбивое несовершенное красивое ужасное живущее сражающееся нежное напуганное пугающее живущее умирающее живущее дышащее временное чудесное загадочное страдающее смертельное — болезненная сборка атомов вселенной, это я и есть, моя личность. Это скрученное тело. То, что выращивает эти страшные и опасные опухоли. И не в состоянии повернуть их вспять, разрушить, растворить, уничтожить. Это тело, которому не удается его единственная главная работа в жизни: остаться в живых, остаться в живых».

После того, как она узнала, что ее рак прогрессирует, она написала: «Я уставилась в зеркало и видела человеческое лицо, уязвимое, живое, любимое, преходящее. Я не проверяла, чистые ли поры на коже, или насколько пышная моя челка, или вообще что-либо на предмет моей внешности. Я смотрела прямо в глаза, а они смотрели на меня, и я думала: «Ох, бедная ты моя, несчастный ребенок». Я думаю, это был первый раз, когда я увидела свое лицо как что-то целое».

От этих строк у меня выступили слезы. Образ Элли, глядящей на себя в зеркало со словами: «Ох, бедная ты моя, несчастный ребенок», сжал мое сердце, и распалил мои собственные страхи. Тревога смерти на самом деле никогда не исчезает, особенно у таких, как я, которые постоянно ворошат ее в своем бессознательном. Даже после всей этой работы над собой я продолжаю изредка просыпаться в 3 часа утра и проигрываю в своем воображении сцены, когда я узнаю о своем собственном смертельном диагнозе, или лежу уже на смертном одре, или представляю горе своей жены.

Все же Элли сказала, что я был полностью присутствующим с ней, полностью готовым войти с ней туда, где тьма. Я знал, что в том была правда, но совершенно не представлял, как мне удалось это сделать. Частично ответ пришел, когда я прислушался к своим реакциям, перечитывая письменные размышления Элли еще в одном из ее резюме:

«Жизнь временна всегда, для всех. Мы всегда носим нашу смерть в наших телах. Но чувствовать конкретную смерть с конкретным именем — это совсем другое».

Когда я читал эти слова, я наблюдал за собой, понимающим, кивающим, соглашающимся со словами Элли, но когда я увеличил громкость и постарался расслышать лучше, я услышал приглушенный голос из глубин моего сознания, который говорил: «Да, да, всё это очень хорошо, Элли, но будем откровенны, вы и я. лы не одно и то же. Вы бедняжка, страдающая от болезни, одна из тех, кто болеет раком, и я сочувствую вам, и я помогу вам всем, чем смогу. Но я, я здоров, я свободен от рака. Живой. Вне опасности».