Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— И ему это удалось?

— О, да. О, да. Я не встречала другого такого жизнелюба, человека столь бесстрашного, столь воодушевлённого самим фактом дарованной ему жизни.

— И, — сказал я, — в момент, когда эта потрясающая жизненная искра вдруг затухает, ваша собственная судьба оказывается под вопросом.

Во взгляде Елены было небольшое удивление, вызванное моей прямотой.

— Точно, точно, — сказала она, потянувшись опять за салфеткой.

— Итак, получается, что вы оплакиваете также и себя. Смерть Билли как бы делает тему вашей смерти более отчетливой, более приближенной. Это первый раз, когда вы сталкиваетесь со смертью?

— Нет, нет. Было много раз в раннем детстве, когда тема смерти оглушала меня. Каждый раз, когда мне ребенком приходилось присутствовать на похоронах, я впоследствии не могла заснуть, думая о том, как это — быть мертвым. Да и когда родился мой старший сын… Его первый крик как будто что-то перевернул во мне.

— А что тогда случилось?

— Мне тогда открылась очевидная истина, что жизнь имеет начало, а потом протекает по линейному закону. Я почувствовала тогда себя звеном в большом цикле, функция которого — передать жизнь моему ребенку, который в свою очередь передаст ее по цепочке далее, прежде чем сам встретит смерть. Наверное, тогда мне пришло осознание, что всё человечество живет по этому расписанию, все мы, без исключения.

— Я поделюсь тем, что приходит мне сейчас в голову, — сказал я. — Помните тот принцип, о котором говорил Билли, — «жить без сожалений»? Из того, что вы рассказали, мне показалось, что ваш жизненный путь с Билли был наполненным. Ведь так?

— Да, так.

— Я это понял по тому азарту в ваших глазах, когда вы об этом рассказывали. Сожалеете ли вы о чем-то в тот период?

— Абсолютно ни о чем.

— А как насчет вашей нынешней жизни с мужем и детьми?

— Ну да… Вы прямо в точку. Это уже другая история. Я как будто не живу сейчас. Я как будто откладываю жизнь на потом. Я не ощущаю и не смакую жизнь в тот момент, когда она происходит. Я обвешана всеми этими вещами: одежда, белье, покрывала, бейсбольные перчатки, светильники, гольф-клубы, палатки, спальные мешки…

— Конечно, это очень контрастирует с шестимесячным приключением с Билли на мотоцикле в Южной Америке, когда у вас были только рюкзачки.

— О да, это был рай. Истинный рай. А сейчас я замужем за хорошим человеком. И я на самом деле люблю его, ох, но я бы не хотела быть такой отягощенной. Я бы хотела опять вырваться с одним только рюкзаком за плечами. Так много всего! Иногда я представляю себе гигантский экскаваторный ковш, пробивающий крышу нашего дома, который сгребает все наши вещи — телевизор, видеоплейер, диваны, посудомойки и всё другое; я вижу его вытаскивающим весь этот хлам наружу с висящими из его зубов полосатыми садовыми креслами.

— И? Расскажите мне подробнее, о чем вы сожалеете в вашей жизни за последние несколько лет.

— Я не ценила ее, не проживала ее так, как должна была. Может быть, я слишком долго цеплялась за мысль, что настоящая моя жизнь осталась где-то там, в прошлом, с Билли.

— И эта идея усложняет тот факт, что придет время вашей собственной смерти. Всегда болезненнее думать о смерти, когда присутствует ощущение неполноценно прожитой жизни.

Елена кивнула головой. Определенно я привлек ее полное внимание.

— Давайте вернемся к тем двум моментам нашей беседы, когда вы расплакались. Вы заплакали, когда рассказывали о том, что он отправил свое прощальное послание более чем 100 адресатам. Давайте подробнее об этом поговорим.

— В этот момент я потеряла чувство эксклюзивности. А ведь мне казалось, что именно мы двое были особенно близки друг другу.

— А вы часто с ним встречались?

— Не могу сказать, что часто, не в последние годы. С тех пор, как я переехала в Орегон около 10 лет назад. Мы оказались на разных побережьях и стали встречались не чаще одного-двух раз в год.

— Ну вот, — размышлял я вслух, — я думаю о Билли, в чью жизнь вторглась опухоль мозга, и, возможно, он, как и большинство умирающих больных, ощущал полное одиночество и в отчаянии пытался вспомнить всех, кого он встретил на своем жизненном пути. Это кажется вполне понятным и так по-человечески. И никаким образом, абсолютно никаким, Елена, этот его поступок не затрагивает ваши с ним личные отношения.

— Да, да, конечно, я знаю. Господи, конечно, я всё это знаю. Ко мне на консультацию приходит множество супружеских пар, и практически каждый божий день я говорю то одному, то другому, что отдельное действие не обязательно говорит об отношениях в целом.

— Абсолютно верно. И это в большей степени относится к вашим отношениями с Билли, что и подчеркивает их подлинность. Человеческие отношения не бесконечны, но это никак не обесценивает факта их существования в прошлом. И тут мы подходим к причине, по которой вы расплакались в самый первый раз, когда сообщили мне об осознании маниакальности Билли. Попробуйте представить — о чем говорили ваши слезы?

— Его мания сейчас кажется мне такой очевидной. Он никогда не останавливался. Всегда на полной скорости. Никогда не снижал темпа. Как я могла этого не заметить?! Невероятно!

— Но давайте порассуждаем о том, почему это так вас потрясло.

— Я думаю, что это в целом про мое чувство реальности. То, что я принимала за лучший период моей жизни, за вершину эмоционального подъема, время, когда я и он были настолько захватывающе живыми — ничто из этого не было настоящим. Сейчас я поняла, что всё это была его болезнь.

— Я понимаю, насколько вы чувствуете себя выбитой из колеи, Елена. Все эти годы вы имели вполне определенный образ вашей прошлой жизни, и вдруг перед вами появился совершенно другой образ той самой реальности. Видеть, как прошлое вдруг меняется у вас на глазах, должно быть большим ударом.

— Вот именно. Для меня это было жутким потрясением.

— В ваших словах прозвучала еще одна очень невеселая мысль, Елена. Это грустно, как Билли, ваш давний друг, такой энергичный и дорогой для вас мужчина, свелся всего лишь к диагнозу. И ваша совместно проведенная молодость, и все эти замечательные события, о которых вы с таким упоением рассказывали, оказались «не более чем…», не более, чем следствиями мании. Может, у него и была какая-либо мания, но из того, что вы мне рассказали, этот человек представлял собой гораздо больше, чем просто медицинский диагноз.

— Я знаю, я знаю, но пока не могу через это переступить.

— Давайте я с вами поделюсь тем, что сейчас приходит мне самому в голову. Когда вы сказали, что вся ваша молодость, проведенная с Билли, была «не более чем» болезнь, я даже вздрогнул. Я представил себе, как можно применить ваш «не более чем» подход к тому, например, что происходит сейчас между нами. Я вполне могу предположить, что кто-то мог бы сказать, что это не более чем коммерческая сделка, по которой мне платят деньги за то, что я слушаю вас и отвечаю на ваши вопросы. Или кто-то мог бы сказать, что я чувствую себя сильнее и эффективнее, помогая вам чувствовать себя лучше. Или, например, что достигаю своего смысла жизни тем, что помогаю людям обрести их смысл жизни. Да, каждая из этих интерпретаций, наверное, имеет право на существование. Но говорить, что терапия — это «не более чем» что-то из этого, значит быть очень далеко от истины. Я чувствую, что у нас с вами происходит встреча, что между нами происходит что-то настоящее, вы так многим личным делитесь со мной, и я этим тронут и вовлечен. Я не хочу, чтобы мы были недооценены, и не хочу, чтобы Билли был недооценен. Мне понравилось ваше описание его потрясающей улыбки на загорелом лице. Я испытал зависть, когда слушал о вашей поездке на мотоцикле по Южной Америке, и я расстроился оттого, что все это вы вдруг отняли у себя.