Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Д. Ф. тщательно обследовали специалисты по зрению – Дэвид Мильнер и Мелвин Гудейл [104]. Сопоставив ее случай с другими типами повреждений мозга и предыдущими анатомическими исследованиями, Мильнер и Гудейл выдвинули теорию, объясняющую, что происходит – как в норме, так и в особых случаях наподобие Д. Ф. Они утверждают, что существуют два параллельных «канала», по которым мозг пропускает информацию. Вентральный канал , проходящий в мозгу ниже, отвечает за категоризацию, распознавание и описание объектов. Дорсальный канал , проходящий над ним, ближе к макушке, отвечает за навигацию в пространстве в режиме реального времени (помогая обходить препятствия, просовывать письмо в ящик и т. д.). Мильнер и Гудейл полагают, что наш субъективный опыт зрения, визуальное восприятие мира, поступает только через вентральный канал. Дорсальный же выполняет свою функцию бессознательно, что у нас, что у Д. Ф. После отравления у Д. Ф. разрушился вентральный канал, и потому она чувствовала, что почти не видит, – несмотря на то что могла обойти препятствие.

Упрощенное понимание подобных случаев предполагает, что без вентрального канала вообще ничего нельзя увидеть глазами. Это, очевидно, перебор. Скорее всего, дорсальный канал дает какое-то зрительное восприятие, хотя и не очень похожее на «зрение» в привычном смысле. Не столь важны подробности механики двух «каналов», как ошеломляющий вывод, который вытекает из данного исследования. Получается, что сложный процесс обработки визуальной информации, поступающей от глаз через мозг к рукам или ногам, может происходить даже тогда, когда субъект вообще не понимает, что он видит . Мильнер и Гудейл объясняют это открытие тем, что выше я назвал объединением чувственной информации. Они считают, что визуальный опыт мы получаем благодаря деятельности мозга, строящего системную «внутреннюю модель» мира. Резонно думать, что построение такой внутренней модели отражается на субъективном опыте. Но возможен ли сам субъективный опыт в принципе, если такой модели нет?

Мильнер и Гудейл обсуждают различных животных, у которых восприятие мира не настолько целостное, как у нас. В 1960-е годы Дэвид Ингл проводил опыты по хирургическому изменению нервной системы лягушек (опыты облегчало то, что лягушачья нервная система отличается поразительной способностью к регенерации) [105]. Поменяв местами некоторые связи в мозгу, он сумел добиться того, что лягушка пыталась хватать добычу слева от себя, когда та на самом деле находилась справа, и наоборот. Она видела добычу в зеркальном отражении слева направо. Но эта частичная перенастройка зрительной системы отразилась не на всем поведении лягушки, связанном со зрением. Лягушки вели себя нормально, когда пользовались зрением для того, чтобы преодолевать препятствия. Они вели себя так, как будто одни части зримого мира были для них перевернутыми, а другие оставались нормальными. Вот что пишут по этому поводу Мильнер и Гудейл:

Так что же «видели» прооперированные лягушки? На этот вопрос нет адекватного ответа. Вопрос имеет смысл, только если вы исходите из посылки, что у мозга имеется единый визуальный образ внешнего мира, руководящий всем поведением животного. Опыты Ингла показали, что это, скорее всего, не так.

Если принять, что у лягушки нет единого образа мира, а есть множество отдельных каналов для обработки различных ощущений, нет смысла спрашивать, что видит лягушка: говоря словами Мильнера – Гудейла, «загадка рассеивается».

Но где рассеивается одна загадка, тут же возникает другая. Каково быть лягушкой, воспринимающей мир в подобной ситуации?

Мне кажется, Мильнер и Гудейл подразумевают, что «никаково». Опыту в данном случае нет места, поскольку механика зрения у лягушек не работает так, как у нас, и не делает того, что у людей порождает субъективный опыт.

Рассуждения Мильнера – Гудейла иллюстрируют идею, которую сейчас разделяют многие специалисты в этой области. Чувства могут выполнять свою основную функцию, а действия – осуществляться «молча», без участия переживаемого организмом опыта. Затем на определенной стадии эволюции появляются дополнительные возможности, из которых вырастает субъективный опыт: каналы сенсорного восприятия объединяются, возникает «внутренняя модель» мира, а затем осознание времени и себя.

С этой точки зрения переживаемый нами опыт – это и есть внутренняя модель мира, которую формируют и поддерживают сложные процессы внутри нас. Ощущение возникает здесь – или, по крайней мере, оно начинает зарождаться с зарождением этих способностей – в мозгу мартышек и человекообразных, дельфинов, может быть, других млекопитающих и некоторых видов птиц. Согласно этому мнению, размышляя о субъективном опыте более примитивных животных, мы наделяем их бледным подобием нашего собственного опыта. Но это неверно, поскольку наш опыт зависит от свойств организма, которых у этих животных просто нет.

Сходную точку зрения отстаивает нейрофизиолог Станислас Деан, в чьей лаборатории под Парижем проведен ряд самых передовых исследований по этой части за последние двадцать лет [106]. Деан и его коллеги многие годы изучают восприятие на границе сознания – образы, которые появляются и исчезают слишком быстро, чтобы подопытный осознал, что он видит, или показанные в момент, когда внимание отвлекается, и тем не менее отражающиеся на мыслях и поступках. Оказывается, мы нередко обрабатываем эту «внеопытную» информацию довольно сложными методами. Например, некая последовательность слов может промелькнуть так быстро, что человек вообще не догадывается о том, что ему что-то показали. Но на последовательности с нелогичными смыслами – вроде «счастливая война» – мозг реагирует иначе, чем на сочетания слов более осмысленного характера («злосчастная война»). Казалось бы, для различения подобных смыслов необходимо сознание, но оказывается, что это не так.

Как полагает Деан, мы способны делать многое без участия сознания, но не всё. Мы не можем бессознательно справиться с новой, непривычной задачей, которая требует поэтапного решения – череды действий. Мы можем бессознательно обучиться ассоциации опыта – например, ожидать А при появлении Б, но только если А и Б близко соседствуют. Если они отстоят друг от друга достаточно далеко, мы можем научиться ассоциировать их лишь сознательно. Можно научиться моргать, когда зажигается лампочка, если вам после этого дуют в глаз, но только если дунут сразу. Если свет и дуновение разделены промежутком длиной около секунды, ассоциации уже нельзя обучиться бессознательно. Достижение последних трех десятилетий, как полагает Деан, – открытие определенного типа обработки информации, который мы применяем, когда дело касается времени, последовательностей и новизны . Он ведет к сознательности, тогда как большинство других сложных видов деятельности мозга обходятся без нее.