Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Задач здесь предостаточно, и неосмотрительно было бы браться за все разом. Принципиальна правильная очерёдность: сперва требуется сформировать прочный базис, не отвлекаясь чрезмерно от этой приоритетной задачи. Если вспомнить любимые мной слова средневекового мыслителя Гуго Сен-Викторского, «не умножай боковые тропинки, пока не пройдёшь по главному пути». Это может потребовать жертв, в том числе в виде радостей общения и переживаний. Это наверняка потребует их, но ведь без жертв не бывает приобретений, а потому нужно приносить их не только с готовностью, но и охотно. Но как правильно выбрать этот «главный путь»? Чтобы понять это, мы должны глубже разобраться с устройством собственной психики.

В клинической практике есть жутковатое расстройство под названием синдром чужой руки, при котором пациент теряет контроль над одной конечностью, и она буквально начинает жить собственной жизнью. Внутри человека как будто поселяются две личности, так что периодически можно наблюдать картину наподобие следующей: больной сидит на кровати, и его левая рука пытается снять одежду, а правая всеми силами старается помешать. Или еще более зловещую: одной рукой человек себя душит, а другой пытается разжать сомкнутые пальцы.

Синдром чужой руки – это довольно редкий феномен, вызванный хирургическим рассечением или повреждением мозолистого тела мозга – пучка проводов (аксонов), которые соединяют правое и левое полушария. Он, однако, в гротескной форме иллюстрирует то, что происходит внутри всякого здорового человека каждую секунду его жизни. С той только оговоркой, что борьба протекает не между двумя руками, а многими миллионами и миллиардами, организованными в специфические армии и блоки из нервных клеток нашего мозга.

Представим типичную и всякому знакомую ситуацию, когда нам необходимо что-то сделать: например, взяться за учебу или работу. Мы сознаем, что это дело важное и благое и приступить к нему поскорее – в наших интересах. Мы также понимаем, что сам процесс, пускай и неприятен, но вовсе не так мучителен, как его избегание и последствия нашего бездействия. И все-таки мы никак «не возьмём себя в руки» – ходим кругами или лежим плашмя на диване, пока вдруг нечто внутри нехотя не переломится.

Несомненно, имело место внутреннее борение, однако кто с кем боролся? С одной стороны, можно утверждать, что мы сами есть множественный феномен, суммарный эффект работы многих процессов, и как раз они выясняли отношения между собой. С другой стороны, можно сказать, что помимо подлинного «Я», сознающего наш высший интерес центра психики, существуют иные внутренние и внешние силы, оказывающие на него влияние, но нам чуждые и часто ставящие палки в колеса.

Как раз вторая точка зрения являлась преобладающей бо́льшую часть истории человечества. По умолчанию, обыденное сознание, так же как философское и религиозное, представляют личность чем-то отличным от получаемого опыта. Нам кажется, что мы есть не сам опыт, а тот, кто его воспринимает – некий пассажир внутри тела, человечек внутри головы, который как в театре обозревает распахивающийся перед ним мир. Но тогда возникает много резонных вопросов, например, что в голове у этого человечка? Еще один? И так до бесконечности?

Это будто бы абсурдно – дробить сознание на части, каждая из которых распадается на еще более мелкие части, поэтому наше «Я», разумную душу, было принято толковать как субстанцию – нечто неделимое и единое. В «голове» этого волшебного человечка, нашей души, нет ничего, поскольку он нерасчленим на дальнейшие части или во всяком случае обладает четкой и иерархической структурой. Все же те противоречия, которые мы наблюдаем в своем поведении, вызваны внешними влияниями и ошибками суждения, а не внутренней борьбой.

На Западе изложенная точка зрения возникла при самом зарождении философии и отчётливо выражена уже Пифагором, который был, судя по всему, первым, кто объявил человека душой, пленённой внутри тела, духом, заключенным в темнице материи, из которой тот должен освободиться. Вскоре эти идеи были обстоятельно обоснованы Платоном, а затем развиты в неоплатонизме, гностицизме, христианстве – по сути, во всех заметных западных учениях вплоть до XIX в. За исключением буддизма, в традиции Востока преобладало аналогичное ви́дение, будь то египетская философия, зороастризм, даосизм или индуизм и йога. Внутри индивида имеется абсолютное духовное начало, отождествляемое с умом и соотносящееся с верховным Абсолютом. Именно оно есть наше подлинное и высшее «Я» – относительно неизменное и иерархически расположенное над чувствами и прочими аспектами психики, которые вносят сумятицу и сбивают с верного курса. Человек, следовательно, не должен забывать, что он есть это разумное и сознающее благо «Я», и оборонять себя от пагубных влияний чувственной реальности, следуя высшему голосу.

Кажется естественным и крайне комфортным предположить, что «Я» обладает цельностью и выстраивается вокруг единого центра. Стоит, однако, взяться за это утверждение всерьез, как возникает множество неразрешимых неувязок. Наблюдая за своим опытом, мы не находим в нем ни единства, ни постоянства, а только смену бесконечно малых психофизических состояний – мыслей, впечатлений, переживаний. В них нет никакого «Я» за исключением иногда посещающей нас мысли о том, что оно существует – и столь же быстро уносящейся прочь. Первое глубокое и систематическое осмысление этих обстоятельств было проведено Буддой, который в своей великой второй проповеди обратил внимание первых пяти учеников именно на этот факт. Она так и называлась – проповедь об отсутствии «Я», о не-Я – ан-а́тмане . Более двух тысячелетий спустя, в XVIII в., Дэвид Юм независимо пришел к очень схожей концепции на Западе.

Будда рассуждал в следующем духе. Наш опыт внутренне разнообразен, и в нем можно выделить пять групп феноменов: телесные, чувственные, восприятия, мышления и сознания. Мы не можем назвать цельным Я, центром нашего опыта, ни их все вместе, ни лишь какую-то одну группу, так как им присуще большое многообразие и непостоянство. Феномены опыта пребывают в беспрестанном потоке, они мгновенно сменяются и трансформируются: прогремел звук, пронеслась мысль, зажглось чувство, пережилось ощущение, дала знать о себе боль, сверкнул свет – и так без конца.

Нигде в этом потоке мы не находим субъекта, кроме как в виде непродолжительной мысли о субъекте, которую вскоре уносит течение вместе со звуками, красками и прочими элементарными психофизическими состояниями. Мы не есть наши мысли или чувства, наши восприятия, телесные ощущения или акты осознания. Мы не управляем их ходом, и они столь малы, эфемерны и текучи, что не могут претендовать на статус постоянного центра.