Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Другому при этом видится, что он наблюдает поля сражений из игры «Танки», а третий так вообще летит на военном истребителе высоко над облаками. Через этот слой, с другой стороны, просвечивает наша обычная и повседневная реальность, где людям более-менее удается общаться и взаимодействовать друг с другом, несмотря на постоянное пребывание в разных фантастических системах координат. Людям из одной и той же игры, разумеется, проще достичь взаимопонимания, и они естественным образом ищут компании друг друга, координируют усилия, делятся опытом и обсуждают пережитое.

Страшно здесь не то, что каждый человек в «Принце Госплана» принимает за самого себя какой-то фантастический персонаж, набор произвольных ментальных конструкций. Проблема в том, что весь этот набор, вся игра и сама его игровая «личность» созданы без его участия: они покорно и в готовом виде скачаны извне. Система не просто обкрадывает человека и водит за нос, поместив в одномерную модель действительности. Даже его «личность», как и та игровая вселенная, где она обитает, представляет собой чужое творение. Это блестящая аллегория онтологической кажимости: в повести Пелевина, по сути, нет индивидов, а только тавтологии, бесконечные копированные «принцы Персии» и игроки в танки. Их существование подчинено чуждым для их природы условиям, поставлено на службу инсталлированным в них играм, а потому лишено надежд на подлинные смысл, счастье и рост.

Единственный способ для человека быть, а не казаться – это самому стать гейм-дизайнером до той степени, до которой это возможно, и играть в свою игру, а не скачивать чужие. Для этого необходимо творчески собирать свою вселенную из кирпичиков внешнего опыта, вместо того чтобы забирать материал для нее огромными готовыми блоками. Каждый из них должен подвергаться нашей способностью к суждению анализу и разбору на составные части для нового синтеза впоследствии. Разумеется, попытки обрести свободу могут привести нас в конфликт разной степени остроты с силами, которые поддерживают и воплощают всеобщую зависимость.

Как справедливо заметил Иосиф Бродский в одном интервью, «человек, который внутри себя начинает создавать свой собственный, независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного давления, сжатия и отторжения» (Index on Censorship, 1972 г.). Тем не менее только будучи готовыми на эти издержки (часто, впрочем, совсем небольшие) мы перестаем быть тавтологиями и NPC, трудящимися в загруженной извне жесткой и одномерной системе координат, и начинаем существовать в уникальной, живой, постоянно отстраивающейся реальности.

«К чему бы свелось твое счастье, солнце, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!» – говорил Ницше устами Заратустры. И кому как не нам, людям, понять великое небесное светило, ведь обычный человек, являясь создаваемой средой голографической иллюзией, сам непрерывно творит миражи и пытается напустить пыли в глаза ближним своим. Это неудивительно, ведь стремление к одобрению принадлежит к числу базовых инстинктов, оно оправданно и эволюционно, и прагматически. Наш образ, отраженный от благожелательных чужих глаз, возвращается назад возвеличенным, дарит приятное ощущение прироста силы и будто бы неопровержимо доказывает, что мы успешны и на верном пути.

Социальное одобрение есть простейший и одновременно мощнейший вектор реализации воли к власти, сильнейший наркотик, дарящий эйфорию. Все социальные маневры, сознает то индивид или нет, представляют собой разные способы повлиять на имеющийся у других образ нас самих, иными словами, суть формы позёрства и рисовки. Одни осуществляются со вкусом, другие нелепо и неуклюже, одни работают на массовую аудиторию, а другие на избранную или вовсе на одного человека. Как бы то ни было, все они в той или иной мере подчинены задаче произвести положительное впечатление.

Подобно любому наркотику, тяга к одобрению в случае злоупотребления – а оное повсеместно, хоть и горячо отрицается – приводит к губительным последствиям. Жаждущий сверкать в чужих глазах, алчущий славы, уважения и любви приспосабливает свое существование под текущий рыночный спрос. Он интернализирует рыночную динамику спроса и предложения и меняет свое существо, ценности, взгляды и образ жизни в соответствии с тем, что, как ему кажется, гарантирует успех в публичном пространстве. Вновь происходит смещение центра детерминации вовне и жизнь оказывается подчинена переменчивому чужому мнению, прыгающему курсу валют, моды, вкусов, взглядов – силам, чуждым и обычно враждебным нашим высшим интересам.

Комедия, которую приходится каждодневно ломать перед собой и другими, дабы уговорить мозг впрыснуть очередную сладкую наркотическую дозу, не только закрывает пути к реализации потенциала личности, но и покрывает человека и все его взаимодействия лживой, дешёвой пластиковой оболочкой, препятствующей подлинному контакту с другими, трезвому ви́дению себя и мира. Главное выражение поисков социального одобрения – это потребление напоказ, каковой акт воспринимается человеком личным достижением, доказательством социального, материального и даже интеллектуального успеха.

Демонстративному потреблению подвергается все: свое и чужое тело, географические локации, образ жизни, взгляды, книги, образование, друзья и знакомые, события, переживания, эмоции – ну и, конечно, самое очевидное, вещи, в особенности предметы роскоши, в зависимости от того, что индивиду кажется таковой. При этом человек, бравирующий своим здоровым образом жизни, веганской диетой, прогрессивными взглядами, культурностью и начитанностью действует исходя из того же инстинкта, что и люди с золотыми цепями на хаммерах. Засилье людей, не просто стремящихся казаться кем-то, но делающих это безвкусно, есть главная тема, проходящая красной нитью через «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, книгу о столкновении молодого и ясного сознания с миром фальши, «липы», социальной кажимости:

«Наконец этот пижон её узнал, подошёл к нам и поздоровался. Вы бы видели, как она здоровалась! Как будто двадцать лет не виделись. Можно было подумать, что их детьми купали в одной ванночке. Такие друзья, что тошно смотреть. Самое смешное, что они, наверно, только один раз и встретились на какой-нибудь идиотской вечеринке. Наконец, когда они перестали пускать пузыри от радости, Салли нас познакомила. Звали его Джордж, не помню, как дальше, он учился в Эндовере. Да-да, аристократ! Вы бы на него посмотрели, когда Салли спросила его, нравится ли ему пьеса. Такие, как он, всё делают напоказ, они даже место себе расчищают, прежде чем ответить на вопрос. Он сделал шаг назад – и наступил прямо на ногу даме, стоявшей сзади. Наверно, отдавил ей всю ногу! Он изрёк, что пьеса сама по себе не шедевр, но, конечно, Ланты – “сущие ангелы”. Ангелы, чёрт его дери! Ангелы! Подохнуть можно.