Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Потом он и Салли стали вспоминать всяких знакомых. Такого ломанья я ещё в жизни не видел. Наперебой называли какой-нибудь город и тут же вспоминали, кто там живёт из общих знакомых. Меня уже тошнило от них, когда кончился антракт. А в следующем антракте они опять завели эту волынку. Опять вспоминали какие-то места и каких-то людей. Хуже всего, что у этого пижона был такой притворный, аристократический голос, такой, знаете, утомлённый снобистский голосишко. Как у девчонки. И не постеснялся, мерзавец, отбивать у меня девушку. Я даже думал, что он сядет с нами в такси, он после спектакля квартала два шёл с нами вместе, но он должен был встретиться с другими пижонами, в коктейльной. Я себе представил, как они сидят в каком-нибудь баре в своих пижонских клетчатых жилетках и критикуют спектакли, и книги, и женщин, а голоса у них такие усталые, снобистские. Сдохнуть можно от этих типов. Мне и на Салли тошно было смотреть, когда мы сели в такси: зачем она десять часов слушала этого подонка из Эндовера?»

Человек с приоритетом внешней детерминации утрачивает возможность полноценно проявлять свою творческую природу, становится голографической проекцией рыночных сил, интернализированных представлений о том, что необходимо, дабы пользоваться успехом и одобрением. Он постоянно старается пустить пыль в глаза окружающим и сам оказывается ими систематически обманут, создавая над онтологической иллюзией еще одну искусственную надстройку.

Не нужно, впрочем, пробовать отказаться от потребности в социальном одобрении. Все, чего мы достигнем на этом пути – самообмана касательно того, что нам это удалось. Секрет, как и практически во всем в жизни, состоит в выборе форм и дозировок, а также понимании того, чьё одобрение действительно что-то значит. Хитрость, которой пользовались самые радикальные и независимые представители человеческого мира – находить удовлетворение во взгляде воображаемого «Другого», чей образ часто таил за собой уже умерших, еще не родившихся или так и не встреченных «понимающих людей». Высший суд «понимающего Другого» является по своей природе объективацией наших собственных идеалов, мы обманываем наше бессознательное, удовлетворяя потребность в социальном одобрении, в действительности же получая лишь свое собственное.

Именно перед взглядом такой невидимой публики, воплощавшей их собственную высшую самость, старались творить все великие. Их внутренняя прозорливость и творческая независимость не позволяли им ориентироваться на мнение окружения и законы рынка. Вопреки непониманию и непризнанию их работы, они не отступались от себя, не приспосабливали ее под существующий спрос и черпали утешение в сконструированном одобрении «понимающего Другого». Совсем не обязательно и, быть может, даже не желательно следовать их путем. Не следует рассчитывать отказаться от тяги производить впечатление на других людей, от неотчуждаемой потребности казаться чем-то, чем мы не являемся. Это невозможно. Что реализуемо, однако, так это трезво видеть ее, держать под контролем и тщательно выбирать конкретные формы без ущерба своим высшим интересам и свободе.

Человеческий мир был бы прям, честен и светел, если бы ложь и миражи царили лишь вовне, но их главное обиталище всегда в нас самих. Инстинктивно привыкшие водить за нос других, мы достигли непревзойдённого мастерства в искусстве самообмана, дабы укрыться под его завесой от горьких истин, от недостатков и проблем, с которыми придется принуждать себя бороться, как только они подлинно выйдут на свет.

Не имея мужества трезво взглянуть на самое себя, на подлинные источники наших желаний, реакций и решений, на сознаваемый долг перед собой, мы стыдливо отворачиваем глаза и прячем правду за оболочкой приукрашивающих нас историй или окружаем ее пустотой пренебрежения. Это обеспечивает шаткий психологический комфорт и спасает от усилия, но дорогой ценой.

Так, «зло», сколь бы условно ни было это понятие, всегда несет на своих флагах символы высшего добра и справедливости. Самые кровопролитные войны, массовые убийства и преследования в человеческой истории преподносились и виделись их исполнителями борьбой за правое дело, праведным гневом и шагом на пути к светлому будущему. Садизм и мазохизм, лень, слабость, трусость и порочность – все они находят себе надёжные риторические оправдания, все списываются на неблагоприятные внешние обстоятельства, фазу луны или трудное детство, на фиктивную заботу о чьем-то благе или одну из сотен других причин. Интеллектуальное позерство и жажда одобрения наряжаются любовью к истине, знанию и культуре. Стремление почувствовать собственную значимость и погреться в лучах общественного признания облачаются в рясы сострадания и благотворительности. Дикая и неутолимая тяга к власти и садистскому контролю, толкающая многих людей в политику и правоохранительные органы – в заботу об общественном благе.

И если бы это были только выставленные наружу фальшивые фасады, но нет, почти всегда носители подобных фикций свято убеждены в их истинности сами и заинтересованы в поддержании оправдывающих их иллюзии. Стоило бы искусственным декорациям вдруг рухнуть, им бы пришлось осмысливать свое существование заново, претерпевать агонию неопределённости и трансформации, менять его привычный ход, для которого больше нет защитных рационализаций.

Бесчисленны и разнообразны формы самообмана, а власть его повсеместна, и хотя он спасает человека от себя, от первоначальной боли внутренней свободы и шока трезвости, лекарство это хуже болезни. Прежде всего, ложь, которую мы рассказываем себе, точно так же, как и ложь, воспринимаемая нами извне, является формой внешней детерминации. Нашим поведением начинают управлять чуждые нам и нашим высшим интересам химерические конструкции, препятствующие росту и подлинному счастью и открывающие нас для все новых манипуляций. Конечно, заколдованный самим же собой или сторонними силами индивид может вполне сносно проживать свою жизнь, а в отдельных случаях даже с большим удовольствием. Счастье это, однако, зависящее от хлипких фиктивных построек или внешних сил, пресно, шатко и малопривлекательно, подобно состоянию вечного опьянения.

Наконец, со времен Фрейда и Юнга и вплоть до наших дней все школы психотерапии и психоанализа, сколь бы ни были громадны различия между ними, пришли в своей столетней практике к несомненному выводу: слепота человека в отношении самого себя, отказ трезво видеть движущие им силы и их специфическую механику есть коренная причина неврозов и основной фактор, мешающий становлению личности и ее творческой реализации.