Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Всегда, когда мы выстраиваем свою жизнь на внешней детерминации, в ориентации на чуждые ей критерии, мы подчиняем ее основаниям, противоречащим высшим возможностям нашей жизни. Первая иллюзия, онтологическая, есть сам не оформившийся индивид, который существует лишь условно, на деле же представляя собой носителя идеологических кодов вмещающей его среды. Вторая иллюзия, социальная, возникает из миражей, которые мы творим и потребляем в поисках одобрения и попытках произвести впечатление на своих ближних, благодаря чему жизнь оказывается в зависимости от рыночного спроса и чужих ожиданий. Третий же и последний рубеж пролегает внутри нашего существа и соткан из лжи, которой мы опутываем себя, чтобы избежать столкновения с истинами, кажущимися нам горькими и неудобными, увильнуть от творческого дискомфорта и борьбы с собой. Чтобы выбраться из этой троякой ловушки, необходимо научиться применять свою способность суждения, и первым шагом здесь будет понимание механизмов восприятия и мышления.

Из античных времен до нас дошла история о разбойнике по прозвищу Прокруст, что в переводе с греческого означает «растягивающий». Он подстерегал путников на священном пути между Афинами и Элевсином, а затем обманом заманивал их к себе домой, приглашая отдохнуть и провести ночь. Стоило только неосторожному гостю сомкнуть глаза на приготовленном для него ложе, Прокруст связывал его и брался за свое чёрное дело. Если жертва была больше размеров кровати, он отрубал ей ноги так, чтобы добиться полного соответствия. Если же человек был чересчур короток, он вытягивал ему конечности. С тех пор «прокрустово ложе» стало метафорой для искусственных рамок, в которые мы помещаем что-то в ущерб сути.

Любопытно, однако, что всякое живое существо является Прокрустом на самом фундаментальном уровне. Окружающий нас мир столь обширен и сложен, что ни одна нервная система не способна прикоснуться более чем к крупице содержащейся в нем информации. Мы можем существовать лишь при условии, что упаковали реальность в узкие рамки своих возможностей восприятия – иначе мы будем этой лавиной опрокинуты. Но на основе каких принципов осуществляется это вынужденное самоограничение и можем ли мы раздвинуть названные границы?

В науке о животном поведении, этологии, есть термин «умвельт», от немецкого слова, означающего «окружающий мир» (Umwelt). Это понятие в 1909 г. ввел биолог Якоб фон Икскюль, обозначив им специфический способ восприятия реальности конкретным организмом, в первую очередь – биологическим видом. Это его личная онтология – совокупность явлений, которые он может воспринять, а также иерархия значимости этих явлений. В зависимости от того, в каких условиях существу приходится выживать и его конкретных потребностей, разные части и слои действительности представляют важность и потому попадают в фокус восприятия.

Одним организмам вообще не требуется зрение, другим достаточно слабого и черно-белого, а вот орел для охоты нуждается в самых совершенных разработках природы и способен разглядеть муравья с высоты 10-этажного здания. Птицы – вдобавок к привычной нам картинке – видят в небе линии магнитного поля Земли, по которым ориентируются во время миграции. Акулы чувствуют электромагнитное поле живых существ и потому могут обнаружить даже неподвижную и закопавшуюся в песке жертву. Мир крысы состоит в основном из запахов, а мир плоского червя всецело подчинен осязанию, так как он лишён зрения, слуха, обоняния и прочих крупных сенсорных систем.

То, что мы способны воспринять и понять, всегда является малой толикой общей картины и обыкновенно лишь немногим больше той ее части, что была важна для экологической ниши, в которой мы сформировались как вид. Человек различает цвета, поскольку нашим предкам было необходимо отличать спелые плоды от неспелых. Мы видим больше оттенков зеленого, чем любого иного цвета, поскольку эволюционировали в кронах деревьев и должны были распознавать движущихся в листве змей. Обладая прекрасным зрением, мы все же воспринимаем лишь крошечную долю электромагнитного спектра и совершенно игнорируем все то, что за ее пределами.

В действительности, мы воспринимаем намного меньше одной миллиардной части электромагнитного спектра . Прямо сейчас через каждого из нас ревущим потоком несутся волны сотовой связи и радиоволны, совершенно невидимые глазу. Их физическая природа абсолютно та же, что у света, льющегося из электрических ламп – это поток фотонов, хотя и с другой длиной волны. Были бы наши глаза чувствительны к их волновым параметрам, все вокруг было бы залито сиянием. Были бы глаза устроены чуть иначе, у радуги могло бы быть не семь цветов, а двенадцать (как для креветки-богомола) или хоть все сто. Само количество наших чувств могло и еще может быть совсем иным, давая нам возможность считывать такие типы и слои информации, о которых мы сейчас не имеем представления.

На глубинном биологическом уровне окружающий мир сильно варьируется как среди разных видов, так порой и для разных людей, что хорошо иллюстрируется явлением синестезии. Синестетики – люди со специфическим развитием мозга, при котором отдельные каналы чувственного восприятия оказываются непривычным образом переплетены. Стоит такому человеку услышать музыку, и он может почувствовать ее запах, вкус или цвет. И наоборот, увидев или просто представив слово, число или день недели, он ощутит их цвет, запах, местоположение или вкус – возможности сочетаний здесь обширны.

Мир, в котором они живут, разительно непохож на мир обычных людей, это иная онтология. Тем не менее для самих синестетиков их умвельт столь же естествен, сколь невероятным он кажется нам. Они не представляют себе иного способа восприятия реальности и не могут взять в толк, как другие люди в состоянии иметь дело, к примеру, с числами и не знать, где эти числа расположены в пространстве и каким цветом обладают.

Не только совокупность доступных нам явлений, но и значимость для существа многих из них определена первичным онтологическим фильтром. С рождения мы считаем одни вещи более важными, нежели другие, одни притягательными – иные же отталкивающими. Человеческая речь сразу приковывает внимание младенца, но для животного она является простым шумом, даже для детеныша шимпанзе, и не вызывает инстинкта подражания. В отличие от каких-нибудь горных козлов, мы инстинктивно боимся высоты и обыкновенно не любим горящих в темноте глаз, змей и насекомых, с чем совершенно не согласится питающийся ими мангуст.