Патриция Черчленд - Совесть. Происхождение нравственной интуиции

Что мы можем вынести из всего этого применительно к совести и механизмам ее функционирования? С точки зрения нейробиологии уже вполне очевидно, что суждения совести подразумевают разного рода взаимодействия и интеграцию данных, присвоение оценок, распределение внимания, моделирование и подражание, эмоции и самоконтроль. Если мы ищем точный ответ, почему приличный вроде бы человек поступает не по совести: берет взятку, совращает ребенка, лжет под присягой, — нам придется признать, что подобного однозначного ответа нейронаука дать пока не может. Впрочем, и психология тоже. Начнем с того, что, несмотря на общие закономерности, нейронная сеть у каждого из нас все-таки своя. И на данном этапе определить особенности мозга конкретного человека можно, лишь изъяв его.

Однако не исключено, что уже в ближайшие лет десять новые технологии и новые знания позволят нам сказать гораздо больше, чем сейчас, пусть хотя бы в общих чертах. И даже в этом случае ответ нейробиологии вряд ли будет точным и исчерпывающим. Если повезет, он окажется информативнее привычных объяснений, что преступник — негодяй, или поддался проискам лукавого, или его «оно» восторжествовало над «супер-эго», или у него случилось помрачение рассудка.

Вопросы, связанные с накоплением знаний о нейробиологической основе нашей социальной жизни, затрагивают самые разные сферы нашего существования. Одна из таких сфер — уголовное право. Как отразятся на нем эти знания, пусть не в ближайшем будущем, но хотя бы в отдаленном? [258] В первую очередь см.: Owen D. Jones, Jeffrey D. Schall, and Francis X. Shen, Law and Neuroscience (New York: Kluwer, 2014); and Kiehl and Sinott-Armstrong, Handbook on Psychopathy and Law. Еще один ряд вопросов касается клинической практики — помощи тем, кто страдает от психологической травмы, мешающей участвовать в тех самых социальных взаимоотношениях, которые нужны для исцеления [259] См., напр.: Bonnie Badenoch, The Heart of Trauma (New York: Norton, 2018). . Учитывая, как меняется наш социум под воздействием информационных технологий и социальных сетей, неплохо было бы выяснить, не становятся ли нездоровые формы изоляции от общества вариантом нормы. Как влияют на наше психическое состояние социальные сети, приводя к повсеместному росту социальной изоляции? [260] Sherry Turkle, Alone Together: Why We Expect More of Technology and Less of Each Other (New York: Basic Books, 2011).

Кроме того, целый ряд вопросов вызывают данные политологических и нейробиологических исследований, свидетельствующие о нейробиологической (вероятно, генетической) предрасположенности к тем или иным идеологическим и политическим взглядам. Поможет ли нам это знание лучше понимать друг друга или, наоборот, только разобщит? Побудит ли искать практические способы разрешения разногласий или просто даст людям больше поводов записывать друг друга в нравственные уроды?

И вот извечный вопрос: кто из нас вправе назвать себя мерилом нравственности? У кого нам искать надежного совета в случае разногласий? Желание опереться на чей-то нравственный авторитет вполне понятно: так и решение принять легче, и совесть спокойнее. Но здесь вновь берет слово Сократ, предостерегая нас против тьмы лжепророков, особенно таких, которые провозглашают себя выше всякой критики. Сократ напоминает нам, что нельзя избежать ответственности, перекладывая ее на гипотетические нравственные авторитеты. Философ с полным на то основанием опасался деспотов, которым ничего не стоит отправить нас жечь ведьм, вешать аристократов или хвататься за дубинки и факелы, стоит нам назначить кого-то виновником наших бед. Уверенность — враг знания.

Считается, что нравственную мудрость нужно искать среди ученых, особенно специалистов по этике. О, если бы это было так! Но мой собственный опыт это предположение опровергает. В академических стенах житейская мудрость почти не водится, в этих эмпиреях либо витают расплывчатые высокие материи, либо, наоборот, громоздится гранитной глыбой непоколебимая приверженность избранной идеологии. С другой стороны, нельзя не вспомнить об основанном при Чикагском университете Центре изучения практической мудрости, который, как подсказывает название, исследует все, что требуется для принятия благоразумных решений, касающихся самых разных сторон нашей жизни [261] Center for Practical Wisdom, «About», ссылка действительна по состоянию на 12 сентября 2018 г., http://wisdomresearch.org/Arete/Abou.aspx . . Похоже, исследователям удалось избежать крайностей: их выводы не обнаруживают ни смятения, ни идеологической предвзятости.

Между тем у каждого из нас наверняка найдутся знакомые, которые без всякого официального образования выносят заслуживающие доверия справедливые и дальновидные суждения, не проявляя нравственного превосходства и субъективности. На эскимосских стоянках, например, — при полном отсутствии формального образования у тогдашних эскимосов — житейской мудрости было предостаточно. В любой культуре и в любом сообществе есть люди чуть более здравомыслящие и мудрые, чем окружающие. Но и они не могут проявлять мудрость всегда и в любой ситуации. В основном они просто в некоторых случаях немного мудрее остальных. Так что, наверное, наилучший (хотя и несколько неопределенный) совет: расширять свой жизненный опыт и познавать человеческую природу во всей ее красоте и уродстве. Делайте все от вас зависящее, но ошибок все равно избежать не удастся.

В каком-то смысле мы пытаемся найти равновесие между доверием к суждениям других и осторожностью; между уважением к нормам общежития и признанием их несовершенства; между готовностью прислушаться к собственной совести и пониманием, что, несмотря на лучшие намерения, мы будем иногда заблуждаться и совершать ошибки, и совесть наша будет неспокойна. В поисках этого равновесия не существует правил и алгоритмов. Но мы можем стремиться к тому, чтобы неустанно учиться на нашем социальном опыте, и это стремление нередко увенчивается успехом и приносит плоды. Мы не знаем, что именно происходит в мозге, когда мы учимся держать равновесие, например, в стойке на голове. Но со временем мы этот навык усваиваем. Точно так же мы не знаем, и что происходит в мозге, когда он учится находить баланс в сложном мире социальных взаимодействий.

Нешуточные нравственные дилеммы возникают во время войн, политических потрясений и природных катастроф вроде землетрясений и ураганов. Моей подруге Труди, родившейся в Германии, было два года, когда гитлеровцы вошли в Польшу. Еще через два года ее отец погиб под Сталинградом, но перед самым уходом в армию он дал жене пистолет, объяснив, что рано или поздно немцы эту войну проиграют. И когда русские двинутся на Берлин, по его предсказанию, они наверняка пожелают реванша. Поэтому, чтобы избежать страшной участи, он велел жене застрелить сначала обеих дочерей, а потом застрелиться самой. При всей непостижимости этого напутствия оно было продиктовано огромной любовью, всепоглощающим страхом и чувством безысходности перед безумием войны. Как все мы теперь знаем, относительно исхода войны на востоке отец Труди оказался прав, но матери с детьми правдами и неправдами удалось после разгрома немцев под Сталинградом перебраться на запад Германии, укрываясь от наступающих советских войск в тоннелях и соляных шахтах и по несколько дней не имея во рту даже маковой росинки. Труди вспоминала, каким несказанным счастьем было найти старую задубевшую репу. О том, чтобы бросить двоих детей, не могло быть и речи.