Дмитрий Филиппов - Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Человек не способен испытать искусственную, то есть химически сфабрикованную и вставленную ему в психику эмоцию. Все эмоции, которые переживаются человеком, переживаются как свои собственные. И, кстати сказать, герои «Слушая прозак» не говорят о том, что они под влиянием антидепрессантов испытывают какие-то небывалые аффекты. Наоборот – и это радует сторонников психофармакологии – пациенты чувствуют особенную трезвость и возвращение к своему истинному Я.

Автор предложенного мысленного эксперимента с таблеткой гордости делает вывод: «Неестественное происхождение эмоции не является достаточным условием для того, чтобы признать эмоцию неаутентичной» [6].

Можно углубиться в тему аутентичности эмоций и попробовать все-таки вообразить ситуацию, в которой человек испытывает нечто такое, что им самим идентифицируется как чужое . Далеко ходить не надо. В науке о шизофрении такие явления известны.

Но стоит ли продолжать идти этим путем, на который направляет высказанное кем-то беспокойство по поводу того, что психофармакология вредит идентичности человека? Вопрос о влиянии психофармакологии на идентичность может стимулировать увлекательный творческий процесс. На этот вопрос даются разные, противоречащие друг другу, но эвристически ценные ответы. Но сам вопрос, чем дольше над ним думаешь, приобретает черты чего-то избыточного, лишнего, умозрительного. Кто-то доказывает, что психофармакология актуализирует истинное Я. С этим тезисом спорят те, кто опасается того, что таблетки обнулят личность и заместят ее искусственными эмоциями. Чтобы искать точку равновесия между этими двумя крайностями, нужно верить в то, что такой поиск важен для решения главной, собственно медицинской задачи. В конечном счете любые разговоры о психофармакологии должны возвращаться к исходному пункту: медицина нужна для того, чтобы облегчать страдание. Только это – помощь страдающему – важно, и только это безусловно хорошо.

Люди реагируют с подозрительностью на появление новых средств для достижения традиционных целей. Одна из целей, давно известных человечеству, – душевный баланс и спокойствие. Суть «фармакологического кальвинизма» можно выразить так: к достойной цели полагается идти трудным путем самосовершенствования, а не поручать эту работу химическим веществам. К этому утверждению я еще вернусь. Сейчас хочется разобрать другую концепцию, в которой под сомнение ставится не метод достижения цели, а сама цель.

Откуда, в самом деле, такая уверенность, что душевное спокойствие и в целом отсутствие страданий является морально оправданной целью? Есть противоположная точка зрения – не нужно стремиться к избавлению от страданий. Потому что страдание приносит понимание . Опоры для этого тезиса строили не только богословы, но и философы. Оба символических центра европейской цивилизации – Афины и Иерусалим – внесли свою лепту в дело прославления страдания.

Вот несколько голосов из Иерусалима.

«Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселья» (Эккл 7,4).

«Любомудрие делается от страданий мужественнее и твердеет в бедствиях, как раскаленное железо в холодной воде» (св. Григорий Богослов).

«Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что они живут в скорбях, а мир гордится роскошью и покоем. Не благоволил Бог, чтобы возлюбленные Его покоились, пока они в теле, но хочет, чтобы теперь они пребывали в скорби, в тяготе, в трудах, в скудости, в наготе, в нужде, в унижении, в оскорблениях, в утружденном теле, в печальных мыслях» (св. Исаак Сирин).

«Кто уклоняется от скорбей, тот вполне разлучается, несомненно, и с добродетелью. Если вожделеваешь добродетели, то предай себя на всякую скорбь. Ибо скорби рождают смирение» (св. Исаак Сирин).

«Быстрейший конь, который донесет вас к совершенству, – это страдание» (Мейстер Экхарт).

«Боюсь выздороветь, потому что слишком хорошо знаю, как опасно здоровье и как благодетельна болезнь: это – естественное для христианина состояние» (Блез Паскаль).

От представителей Афин ярче всего выступают по заявленной теме стоики и, конечно же, Сиоран.

«Беда – это то, что вредит, вредить – значит делать хуже; но страдание и бедность не делают нас хуже, следовательно, это не беды» (Сенека).

«Благополучие и благомыслие несовместимы, мы правильно судим в беде, а удача уносит верные сужденья» (Сенека).

«Кто не страдал, тот не является живым существом, всего лишь индивидуумом» (Сиоран).

«Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер» (Сиоран).

«Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицитно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без него, так как любое страдание отчуждает тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни, страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием, помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью» (Сиоран).

Кальвинизм никакого особенного учения о страдании не предлагает. Напротив, в кальвинистском богословии подчеркивается, что у человеческих дел, волевых усилий и даже у человеческой веры нет решающего значения в том, что касается спасения души. Терпение боли не приближает к спасению души, потому что вообще ничто человеческое, никакие добрые дела не приближают к спасению, а приближает только Бог. Вместо «психофармакологического кальвинизма», следовательно, лучше было бы использовать какой-нибудь другой термин, например «психофармакологический аскетизм».

У русских писателей, которые хотели одновременно прописаться в двух городах, Афинах и Иерусалиме, тема полезности страданий украшается узнаваемыми кликушескими нотами.

Достоевский: «Самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа – есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастьи непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него не полно».

Ильин: «Какою глубиною светятся глаза страдающего человека! Как будто бы расступились стены, закрывавшие его дух, и разошлись туманы, застилавшие его сокровенную личность… Как значительно, как тонко и благородно слагаются черты лица у долго и достойно страдавшего человека! Как элементарна, как непривлекательна улыбка, если она совсем не таит в себе хотя бы прошлого страдания! Какая воспитательная и очистительная сила присуща духовно осмысленному страданию! Ибо страдание пробуждает дух человека, ведет его, образует, оформляет, очищает и облагораживает… Духовная дифференциация, отбор лучшего и всяческое совершенствование были бы невозможны на земле без страдания. Из него родится вдохновение. В нем закаляется стойкость, мужество, самообладание и сила характера. Без страдания нет ни истинной любви, ни истинного счастья. И тот, кто хочет научиться свободе, тот должен преодолеть страдание.