Дмитрий Филиппов - Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Смещение начала истории психиатрии в XVI век выглядит логично для тех, кто привык к схеме из трех шагов: светлая античность – темное Средневековье – возвращение света (Ренессанс). На втором этапе в этой последовательности происходит катастрофа и Церковь монополизирует все, что связано с душой/сознанием. Проблематика психических болезней сводится исключительно к теме одержимости бесами. Научный дискурс возобновляется только в раннее Новое время.

История психиатрии в таком прочтении подобна истории прерванного полета:

«Не раньше первой четверти XX в. появляется возможность отчасти понять, почему так получилось, что после начала цветения научной медицинской психологии в Афинах наука о человеческом сознании все дальше и дальше отставала от других наук, или почему медленное по сравнению с другими сферами знания развитие психиатрии кажется неизбежным. Озадачивающим, но неоспоримым фактом остается то, что медицинская психология к концу XV в. смешалась с таким большим количеством абстрактных богословских и юридических вопросов, что ее освобождение казалось невозможным» [5]. Авторы главного демонологического текста времен охоты на ведьм «Malleus Maleficarum» (1487 г.), известного как «Молот ведьм», по мысли Зилбурга, «отбросили в сторону целый массив психиатрического знания, которое бережно накапливалось и хранилось в течение почти двух тысяч лет медицинских и философских исследований» [6]. Медицинские методы в работе с психикой оказались под запретом. Контроль церковной догмы уничтожил «древнюю» науку о психике.

В реальности рассуждения средневековых ученых о психике и психопатологии далеки от примитивизма и одномерности. Философы позднего Средневековья Витело (1237–ок.1280 гг.), Николай Орем (1323–1382 гг.), Жан Жерсон (1362–1429 гг.) были убеждены в телесном, т. е. не духовном (демоническом или божественном), происхождении психических отклонений [7].

Даже профессиональные демонологи не говорили о сверхприродном характере волшебства. Весь мир сотворен, и его духовные обитатели (ангелы и демоны) тоже причастны природе сотворенного мира, просто они обладают особенными свойствами. Только Творец существует над природой. Все, что делается демонами, укладывается в заданные природой рамки. Например, ведьмы на самом деле не превращаются в существ другого вида, это лишь демоническая иллюзия. Если бы происходило истинное превращение, то это означало бы, что дьявол дал им силу переиначивать законы природы, но такой силы у него нет. Сглазу тоже давалось достаточно рациональное объяснение: в результате пакта с дьяволом в организме колдуна происходят некие изменения, в частности что-то происходит с глазами – они начинают источать невидимые излучения, которые особенно плохо воздействуют на здоровье младенцев. (Пережиток этого верования встречается в наши дни, когда родители остерегаются показывать новорожденных чужим людям.)

«Грубым упрощением является существовавшее с XVIII по XX в. представление о том, что в раннее Новое время о колдовстве думали в рамках дихотомии суеверия и науки. Науки в современном смысле слова не было. Стандарты доказательства («научный метод») только создавались, и поэтому современного разделения между «естественным» или «научным» объяснением причинности и объяснениями, предполагающими «сверхъестественную» причинность, не существовало» [8].

Средневековье противопоставляют просвещенной современности, указывая на всеобщее невежество в вопросах, разрешенных наукой Нового времени. Однако ученые Средних веков – взять хотя бы названных трех философов – рассуждали о психических явлениях вполне «по-современному». Можно возразить, что своей репутацией Средневековье обязано не отдельным книжникам, а безграмотной народной массе. В наши дни, надо полагать, народная масса радикально удалилась от идей, положенных в основу «Malleus Maleficarum». В числе этих идей одна их главных – maleficium, т. е. нанесение вреда ведьмой, которая получила от дьявола магическую способность вмешиваться в жизнь других людей. По-русски это называется порча. Правда ли, что современный человек отличается от средневекового тем, что не верит в порчу?

Нет, это не так, современный человек верит в порчу. «Левада-центр» задал россиянам в октябре 2017 г. вопрос «Верите ли вы в сглаз и порчу?» 24 % определенно верят, 31 % считают, что порча, скорее всего, существует. В августе 2012 г. 21 % ответили «да», 38 % – «скорее всего, да».

В Европе тоже не так уж мало людей, живущих в мире «Malleus Maleficarum». Опрос «Pew Research Center» (апрель – август 2017 г.) показал, что в странах Западной Европы медианная средняя доля верящих в сглаз – 16 %. Больше всего людей, верящих в колдовство, – в Португалии (48 %) и Испании (33 %).

Народная демонология не исчезла. Нет оснований считать, что современная культура безвозвратно отделена от Средневековья научным переворотом в мировоззрении. Совпадение рождения психиатрии с отрывом от религиозной теории души представляют так, будто был некий ров, через который учение о человеке одномоментно перепрыгнуло и существует теперь полностью очищенным от веры в духовные сущности. В реальности мы видим, что это не так: врачи мирно относятся к дуалистическому делению человека на тело и душу, а психиатрия, которая, по мысли Гризингера, должна была стать наукой о болезнях мозга, такой наукой не стала, а заняла одно из мест в множестве спекулятивных учений о человеке.

Скачок с одного берега на другой, от религиозной антропологии к материализму, часто представляют как отказ от менее комплексной и более примитивной системы в пользу более комплексной и менее примитивной. Но религия, по сравнению с биологической психиатрией, предлагает более сложное видение психики. К объяснению причин и природы болезней в христианстве привлекаются категории морали, судьбы (предопределения), свободы и ответственности. Психиатрия, которая соглашается быть всего лишь «клинической нейронаучной дисциплиной» [9], могла бы радикально упростить все то, о чем принято глубокомысленно, бесконечно и в общем-то безрезультатно рассуждать, упираясь то в один, то в другой тупик, в поисках смысла болезни.

Примечательно то, что Зилбург был последователем Фрейда. (Кстати сказать, первым медиком, кто обратил внимание на фигуру Вейера, был тоже, как и Зилбург, выходец из России – Александр Аксенфельд, издавший в 1866 г. в Париже книгу о Вейере.) Фрейду интересны ведьмы. Он считал их истеричками, следуя в этом вопросе за Шарко.

Для Шарко тема ведьм имела особое значение. Товарищ Шарко по работе в больнице Сальпетриер невролог Бурневиль собирал исторические примеры того, как религия запутывает, а медицина распутывает проблемы с психикой. Жемчужина в его антологии «Bibliothèque diabolique» – французский перевод трактата Вейера (1885 г.). Вейер был представлен просвещенной публике как отец нерелигиозного учения о ведьмах.