Александр Бирюков - Мужчина- душа нараспашку

От чужих приходилось слушать другого сорта манипулящки:

Мне Иван говорил, что тебе будет нетрудно мне вот это сделать» (Конечно, нет, — отвечал я, чтобы не подвести Ивана);

«Кроме тебя и положиться больше не на кого. Сделаешь, а?» (ну если в моих руках судьба человека, то как отказать?!)

А если я всё-таки не мог сделать (да, иногда было и такое!), то выслушивал примерно это:

112

- Понятно. Мне о вас лучше говорили.

Ну как тут не помочь? Вот на слабо — чтобы сделать какой- нибудь вредный, опасный, незаконный поступок — никогда не могли поймать. А на такие вот манипуляшки — запросто. Хотя это то же самое «слабо», только как бы положительное. Вроде бы, что- то хорошее делаешь человеку. Помогаешь.

А на деле на тебе просто ездят. Используют, как мальчика на побегушках.

С одной стороны, на эмоционально-подсознательном уровне я чувствовал некоторый дискомфорт, когда выслушивал эти просьбы, и ещё больший дискомфорт, когда соглашался. Меня не оставляла мысль, что я делаю что-то не то. Но, с другой стороны, успокаивало и даже радовало то, что я такой весь из себя помощник. Люди ко мне обращаются, значит, уважают и доверяют. И это компенсировало негативные эмоции. Даже поднимало самооценку. Как у холопа, которому хозяин доверяет и поручает самые трудные и нудные дела. Я не понимал, что лучше бы этого не было. Избавляться от дури было бы легче.

Ситуация начала меняться, когда я от мелких тактических целей типа получить пятёрку в году стал переходить к более крупным. Если тактическую цель можно как-то подвинуть, выкроить время из неё, то большая цель требует полной самоотдачи. Особенно это стало актуально в университете. Я занялся научными исследованиями, которые уже намеревались вылиться в диссертацию. Кроме этого, очень много сил занимала учёба. Те, кто закончил лечебный факультет, меня отлично поймут.

В этих условиях каждый час был на счету. Если ты тратил час из «рабочего» дня, то это означало одно — проспишь ты сегодня на час меньше. Если два — то на два. Больше времени взять было неоткуда.

Либо из сна — либо из Дела, коим тогда стала наука.

Именно в это время я понял, что когда я выполняю чужие мелочные просьбы, я отнимаю время и силы от своего Дела. Такая мотивация мигом оказала благотворное влияние на положение вещей. Вначале я начал избавляться от мелких и простых дел, которые без проблем может выполнить и сам просящий. Отказ — веж-

113

ливый, под предлогом отсутствия времени. В общем-то, я не врал — времени действительно не было.

Затем перешёл к более крупным просьбам. Дело в том, что у меня был один заскок, который мешал мне сразу отмести крупняк. Мне казалось, что если я откажу в мелочи (которая потребует от меня 30 минут), то ничего ужасного не будет. А вот если я откажусь от более трудного задания (часа так на 2), то я непременно подставлю просителя. Он на меня надеется, а я откажусь — подведу его по-крупному. Эта чепуха, которая в начале излечения никак себя не проявляла, теперь вылезла в полный рост. Я чувствовал сильный блок перед отказом от крупных просьб. Хотя они-то и были настоящими хронофагами.

Пришлось задуматься:

Что будет, если я откажусь?

просящий решит, что я плохой;

я его подставлю, так как он рассчитывал на меня перед тем, как попросить;

у меня в сутках появятся лишние часы, которые я могу потратить на Дело или на сон (что тоже в конце концов поможет Делу);

Что будет, если я не откажусь?

просящий согласится, что я хороший;

у меня будут отняты 1 -2-3 часа.

Получается, что я меняю своё время, и немалое, на субъективное мнение обо мне одного человека. От этого мнения мне ни жарко, ни холодно. Оно в любой момент может испортиться, в результате чего все мои предыдущие усилия пропадут втуне. А вот потерянные два-три часа — это прямой урон моим личным делам.

Насчёт «подведу-не подведу» я рассудил так. В общем и целом список людей, которым я «должен», приведён выше.

Если дело не экстренное, то, в принципе, просящий обязан понимать, что я могу сразу отказаться. То есть он должен предусмотреть такой вариант развития событий. Просто потому, что я имею

114

право на отказ. Следовательно, он должен бы предусмотреть другие источники помощи или быть готов действовать самостоятельно в случае отказа. Так что «подведу» я его только в случае его же собственной безответственности и непредусмотрительности.

Если дело экстренное, то тут нужно решать отдельно в каждом случае. Если помочь определённо не могу, то лучше сразу отказаться. Прямой отказ лучше, чем если я возьму на себя обязательства, которые не смогу выполнить, и продинамлю просящего. Вот тогда я его точно подставлю, и вина будет целиком на мне: пообещал и не выполнил. Если помощь возможна, то лучше попытаться, при этом оценив, не будут ли мои потери слишком серьёзными. При отрицательном ответе на этот вопрос определённо стоит помочь человеку. Но, в любом случае, никогда не давать каких-то твёрдых гарантий. Даже самое простое дело может стать очень непростым, у меня такое бывало тысячу раз. Берёшься помочь, думаешь всё сделать за полчаса, а там по пути появляется столько подводных камней, что дело сильно затягивается, а то и вовсе застопоряется. Поэтому никаких обещаний.

Ломаем зависимость от мнения других

Как я уже писал, зависимость от мнения других была тесно связана с низкой самооценкой, патологическим чувством долга, необходимостью всем нравиться. Мнение других до определённого возраста (13-14 лет) превалировало над всеми другими факторами. Ели какое-то действие вызывает недовольство хоть кого-то из окружающих, то этот шаг признавался мной неверным. А поскольку таковые всегда находились и реагировали они тем хуже, чем результативнее были мои действия, то я искусственно снижал свою результативность, дабы «не злить». А если всё-таки решался сделать что-то, то непременно с тысячей извинений, оправданиями и самоунижением. Мол, не подумайте плохого, я не для того, чтобы выпендриться, извините-простите великодушно.

Зависимость от мнения других преследовала меня гораздо дольше, чем многие другие установки, описанные выше. Можно

е- 115

сказать, что по-настоящему я нашёл в себе силы искоренить эту чепуху только годам к 25-26. Вернее, пытался и до этого, но только по мелочам и в не очень принципиальных делах. Например, моя активная научная работа в студенчестве вызывала у ряда людей (незначительное количество завистников) явное недовольство. Однако я всё равно продолжал ею заниматься.

Через год после окончания университета я начал предзащит- ные диссертационные дела — и они тоже некоторым людям были поперёк горла.

Но поскольку в обоих случаях я не делал ничего даже потенциально предосудительного, наоборот, только то, что обществом приветствуется, то сомнений — продолжать или бросать — не было.