Дэвид Брукс - Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

В погоне за вечной молодостью они нанимают персональных тренеров, не вылезают из спортивных лагерей или, сидя в своих курортных резиденциях, размышляют о том, какой энергетический напиток и какую овощную диету попробовать на этот раз и не пора ли подумать о будущем – сдать на криозаморозку стволовые клетки и образец костного мозга. В семьдесят лет они начинают заниматься виндсерфингом, в 75 участвуют в восхождении на гималайский восьмитысячник, а в девяносто глотают сиалис [147] Таблетки для для повышения потенции. словно мятные пастилки. И при этом тренируются так, что пытающиеся угнаться за ними тренеры падают с инфарктом.

У них есть время, средства и желание делать все это, потому что они вступили в пору второй юности, которую сделало возможной их богатство. Когда честолюбивые и очень богатые люди отходят наконец от дел и отправляются на покой на какой-нибудь элитарный курорт, для них начинается «юность плутократа»: у них имеются деньги, время и умонастроение для того, чтобы снова заняться теми мальчишескими глупостями, каковым они предавались в 18 лет. Из этого они делают себе новую профессию. Силы у них, конечно, уже не те, но либидо поддерживается платиновыми кредитными картами.

В уютных сверхдорогих курортных уголках они обретаются в обществе таких знаменитостей, как актеры Джордж Гамильтон и Кевин Костнер или певец Джимми Баффет. Они безуспешно флиртуют с молоденькими официантками, а потом возвращаются домой к своим женам, которых они 50 лет назад взяли с боем, словно военные трофеи. Сегодня эти статусные дамы превратились в профессиональных устроительниц благотворительных базаров и современных американских кентавров: поскольку пластические хирурги, похоже, справляются с работой тем успешнее, чем ниже расположена часть тела, подлежащая улучшению, то ноги у этих кентавресс – не хуже, чем у Серены Уильямс, зато щеки явно не выдерживают схватки с законом всемирного тяготения (не говоря уже о раздутых инъекциями губах).

Сейчас модно посвящать время образованию, поэтому у многих из этих ребят есть не только три дома, шесть автомобилей и четыре любовницы, но еще и пять бесплатных школ. Эти люди любят общаться с себе подобными. В любом курортном местечке – от Бриджхэмптона до Аспена или Малибу – вы в конце дня заметите группки этих подтянутых старичков, направляющихся в какой-нибудь тапас-бар.

Ни одному из них на самом деле не хочется тащиться в тапас-бар, где подают еду, в которой они ровным счетом ничего не смыслят, но они, как и полагается современным модным космополитам, просто обречены на бесконечное поглощение испанских закусок. Им придется провести полтора часа, сражаясь с жареными финиками, кальмарами под соусом айоли, кусочками каракатицы с шафрановым рисом и перцами на гриле (все это только что доставлено самолетом с Канарских островов). У них нет ни малейшего желания все это есть, и эти закуски не вызывают у них ничего, кроме отвращения, но приходится терпеть их, как и многие другие загадки и тайны современной цивилизации.

Пока они бредут навстречу своей кальмаро-шафранно-перечной судьбе по серому асфальту тротуара, в них вселяется дух мужского легкомыслия и происходит странная трансформация. Согласно незыблемым законам человеческой натуры, чем больше особей мужского пола вы собьете в компанию, тем больше каждая из этих особей начнет напоминать Дональда Трампа. В них тут же проснется способность, так сказать, к мужскому фотосинтезу – умению преобразовать каждую каплю солнечного света в самообожание. Согласно закону корпоративной самовлюбленности при каждой встрече они тут же запускают самозаводящийся водоворот довольства собой, который тут же выносит на поверхность не лучшие черты их натуры.

Эти люди в обычных условиях остаются обычными дедушками, обожающими говорить о своих внуках, которые только что закончили Стэнфорд, а теперь находятся на годичной стажировке в Камбодже. Но когда этих превосходных патриархов засасывает силовое поле кучки других состоятельных буржуа, шлепающих по асфальту в сандалиях на босу ногу, они превращаются в инфантильные копии самих себя. Они становятся невыносимо громогласными. Они пыхтят. Они неестественно громко хохочут. Они изображают из себя каких-то геронтологических гангстеров, их хвастовство и бахвальство постепенно доходят до грани настоящей мужской истерики. В этот момент их словно поражает особая форма болезни Альцгеймера – они забывают обо всем, кроме своей эрекции.

После выхода на пенсию Эрика и Гарольд купили еще один дом, в Аспене, и проводили там лето и несколько недель до и после Рождества. Они наблюдали суетливо прожигающих жизнь «бессмертных», когда выходили в город, но их собственная жизнь текла по совершенно иному руслу. Они тоже добились успеха в жизни, но это был совсем иной успех: не задумываясь об этом, они создали собственную культуру, которая противостояла общепринятой. Нельзя сказать, что они осознанно отвергали стиль жизни, типичный для людей их круга. Нет, они просто его игнорировали. Они жили и мыслили по-другому, и жизнь их была другой и более глубокой. Они лучше многих понимали, какие источники питают человеческую душу, и, познакомившись с этой парой, вы не смогли бы не оценить основательность и глубину обоих.

Летними днями они сиживали в деревянных шезлонгах на крылечке, любовались рекой Роринг-Форк и время от времени приветливо махали смельчакам, сплавлявшимся по бурной речке на плотах. Гарольд погружался в серьезную историческую книгу, а Эрика читала роман или дремала. Когда она засыпала, Гарольд подолгу смотрел на нее. С возрастом в лице Эрики более отчетливо проступили китайские черты, а сама она стала суше и меньше ростом.

Гарольд вспомнил историю, вычитанную когда-то у Марка Зальцмана. Речь там шла о китайце, который учил английский язык. Однажды учитель попросил ученика рассказать о самом счастливом дне в его жизни. Китаец надолго задумался, потом смущенно улыбнулся и рассказал, как его жена однажды съездила в Пекин и отведала там настоящую утку по-пекински. Она часто вспоминала, какая вкусная это была утка. История заканчивалась так: «С тех пор он всегда говорил, что самым счастливым эпизодом его жизни была поездка жены в Пекин и ее воспоминания о пекинской утке» {517} 517 Lydia Davis, «Happiest Moment,» in Samuel Johnson Is Indignant (New York: Picador, 2002), 50. .

Гарольд попытался примерить на себя историю Зальцмана. Он вспомнил синюю блузку, которой Эрику наградили, когда она была включена в список лучших учеников школы. Она так гордилась этой историей, что даже рассказывала ее стажерам, которых нанимала на работу в свою фирму. Она рассказывала ее и в своих выступлениях в компаниях или в колледжах, куда ее приглашали выступить по случаю начала учебного года. За годы совместной жизни Гарольд слышал эту историю сотни раз. А впервые он услышал ее, когда они только познакомились, за их первым обедом. Эрика рассказывала ее на собеседованиях и на торжествах в свою честь; она иногда рассказывала ее и теперь, когда состарилась, а лицо ее покрылось сеточкой морщин. Он подумал, что это, пожалуй, недалеко от истины: считать, что самый счастливый момент в его жизни – это когда Эрику внесли в список отличников задолго до того, как они познакомились.