Николай Государев - Треугольный человек

Хотелось мне сказать особо о неприятии людьми творческими или высоконравственными среды нетворческой или нравственно извращенной. Здесь яркими примерами служат бегство Пешкова из простолюдинов в интеллигенцию, «опрощение» Толстого, неприятие им морали дворянства, литературных кругов, церкви. Лев Николаевич Толстой: «Я отрекся от жизни нашего круга, признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей».

О Максиме Горьком пишет Леонид Резников: «Он, Алексей Пешков, прошел все „круги ада“ дореволюционной жизни: подростком, рано оставшимся без отца и матери и отданным „в люди“; юношей, которому пришлось быть и деревенским батраком, и грузчиком, и рабочим на соляных приисках, и бродягою, готовым выполнять любую работу за кусок хлеба… Сам выходец из „низов“, Максим Горький и в крестьянах, и в рабочих, и в интеллигентах не то что не любил — ненавидел все мещанское, темное, жестокое, лживое… Феномен горьковской личности — в этом сочетании (иногда вызывающе дисгармоничном!) самого трезвого реализма (результат лично познанных ужасов и свинцовых мерзостей жизни) с самой возвышенной, пророчески-романтической верой в талантливость России, в то, что человек ее может стать прекрасен, добр, мудр, если преодолеет губящий мысль и чувства мещанский индивидуализм, если поймет бытие как деяние, жизнь как творчество и, полюбив труд, научившись работать, почувствует высшее наслаждение жизнью. Такое выстраданное и глубоко индивидуальное сочетание в самой натуре антимещанского реализма с романтическим человеко- и народолюбием сделало Горького личностью необыкновенной, во многом опередившей свое время».

Современники в большинстве своем не принимают новаций, даже возмущены открытиями людей творческих, опередивших свое время. Как сами творцы («творяне», по выражению А. Вознесенского), так и их герои, коль речь зашла о писателях, не находят в таком случае признания и употребления своим идеям в современном им мире. «Лишние люди» — забежавшие вперед объективных предпосылок изменения общественной жизни, не порвавшие полностью с обществом (своим кругом), не ставшие его лидерами, — разновидность беглецов. Писатель Фазиль Искандер даже вывел понятие «бездомная литература». В частности, он говорил о творчестве Достоевского, Лермонтова… Я бы сказал: «литература отрочества» — отрицание того, что есть, и невозможность в настоящем реализовать идеал.

В обыденной жизни неприятие и отчуждение повседневной среды — следствие выбранной не по склонности профессии, слепота супружеского выбора, бегство подростков из семьи, крестьянских детей из деревни и многое другое.

Перемена профессии, друзей, класса, государства, религии, убеждений происходит как по принципу «где сытнее или резвее телу», так и по принципу «где просторнее или теплее душе» — в направлении от опыта антиидеала.

Итак, в разделе «Антиидеал — другой» мы называли подростка, завистника, мстителя, жестокосерда, ненавистника, фаната, чужака… А в разделе «Антиидеал — я» — только одного бойца. Да, трудно признать свои несовершенства, трудно исправлять себя. Проще собственные недостатки не замечать. Кажется, что проще исправлять недостатки других.

Когда идеалом становится собственное Я в настоящем, выделяющее человека из его окружения умом, волей, мастерством, очевидные слабости, несовершенство других людей направляют работу чувств следующим образом: либо прИзрение — либо прЕзрение. Начнем с призрения.

Освободители — легендарные Прометей и Геракл. Освободители от экономического угнетения (Маркс), от гнета бессознательного (Фрейд), освободители от мора, эпидемий (Дженнер, Пастер, Флеминг) — все, кому благодарно человечество.

Мессии — законодатели нравственных укладов жизни (Моисей, Будда, Конфуций, Христос, Магомет).

Подвижники идеи — великомученики, страстно желающие открыть людям глаза на то, что стало им очевидно в прозрении (Бруно, д’Арк). Это герои во имя добра. Добро для них — идеал; их Я — служитель добра, носитель добра, следовательно, Я — тоже идеал.

Альтруисты — милосерды, посвящающие жизнь свою служению беспомощным, страждущим. Учителя — не по должности, а по призванию. Патриоты — защитники родины, добровольно идущие за нее на смерть. Зеленые — защитники природы. Пацифисты — защитники мира. Интернационалисты — защитники братства на Земле.

Здесь, если быть последовательным, не миновать разговора о добре. Часто «добро» понимается как «польза». Добро относительно сугубо государственной пользы фиксируется в политике и идеологии верховной власти, а также в своде законов страны. Добро относительно прочности социальной позиции, консолидирующей людей одного класса, сословия, закреплено в морали, кодексе чести этого класса, сословия. Кроме того, в каждом коллективе, каждой группе людей (вплоть до семьи или друзей) существуют свои особенности этики.

Помимо добра как соблюдения корпоративных норм взаимодействия, оценки и самооценки индивидуального вклада в общественно полезную деятельность, добро непременно должно рассматриваться в системе «сильный — слабый» как помощь счастливого — несчастному, богатого — бедному, власть имущего — бесправному, умного — дураку, здорового — больному, большинства — меньшинству. И тогда говорят о милосердии.

«Вот сейчас (1987 год. — Н. Г. ), к примеру, везде заговорили о простом возчике из Казани — Асхате Галимзянове: 40 тысяч рублей своих трудовых денег он передал сиротам из Казанского дома ребенка, купил им автомобиль „Нива“ и многое другое. Собирая пищевые отходы, он откармливает бычков и сдает мясо государству, а деньги, не держа их в руках, передает детям…» (Из газеты.)

Добро, как справедливость, связано со стремлением людей установить демократический строй отношений, их равенство перед законом. Жить по справедливости — значит жить открыто, не утаивать информацию, учитывать интересы всех в принимаемых обществом решениях. Правда — это обнародование скрываемых фактов, эгоистичных побуждений, корыстных расчетов. Если бы информация не утаивалась, не искажалась, не понадобилось бы в лексиконе иметь слово «правда» — достаточно было бы слова «информация».

Добро, как свобода, как минимальное число социальных регламентаций поведения, ограничений в удовлетворении потребностей человека, его прав на выбор, постоянно упирается в проблему границ дозволенного и кары за преступление этих границ — за ту свободу, которая переходит в насилие над свободой другого человека.