Татьяна Бабушкина - Что хранится в карманах детства

Вот, послушайте, как гениально вспоминает о своем детстве юноша: «Помню, как один раз мной играли папа и дедушка. Большие, мягкие руки меня перекидывали, и я видел недосягаемое — то, что лежит на шифоньере. Это было так высоко, так нереально. Помню, что если держаться за чью-то руку, ходить гораздо легче…»

Воспоминания детей очень часто продолжают храниться именно в руках любящих их взрослых. Однажды мне рассказали, как руки бабушки помогли её внуку воспринять многомерность окружающего мира не только в пространстве, но и во времени.

Мальчик играл в реки, в их притоки и дельты с натруженными венами бабушки, поглаживая её руки. А на вопрос: «Какими у меня будут руки, когда я вырасту?», мудрая бабушка ответила во время прогулки в осеннем саду. Она подобрала золотой кленовый лист равный маленькой ладошке внука и далее стала подбирать все большие и большие по размеру листья, пока не нашла чуть зеленоватый, равный взрослой мужской ладони, лист. И сказала: «Вот такой будет твоя рука. А посмотри, ведь это осень протягивает тебе руку!»

Анатолий Берштейн как-то подчеркнул рембрандтовское видение детьми рук близких людей, возможно оттого, что они находятся на уровне глаз растущего человека…

У моего дедушки были большие красивые руки, и мы, гуляя с ним, сплетали пальцы так, что, я была уверена — этого никто не замечал, со стороны мы просто держались за руки. Это был тайный знак, и он доказывал, что дедушка мой самый единственный, и я у него самая единственная. Тоска по особому скреплению рук у меня до сих пор. И хождение за руку по улице для меня является каким-то сокровенным знаком соприкосновения людей.

И ещё одно замечательное воспоминание Лидии Корнеевны Чуковской о своем отце: «Рукам его довериться можно вполне. Вовремя подхватят, никогда не уронят, не сделают больно. Правда, завязать мне капор под подбородком, или всунуть в свои манжетки запонки, или изжарить яичницу, выгладить рубашку, упаковать чемодан — руки эти никогда не умели. Такие длинные, гибкие пальцы — а этого они не умели… А мучительства! Любимая наша игра. Уше-вывертывание. Голово-отрубание. Пополам-перепиливание (ребром руки поперек живота). Шлепс-по-попе. Волосо-выдергивание… Надежные руки, большие, полные затей, с чисто-чисто промытыми круглыми ногтями. И всегда, даже на морозе, горячие…»

Далее Лидия Корнеевна вспоминает, как однажды зимой, возвращаясь с папой со станции, жутко, жалко, до слез, замерзла. Тогда, взяв ребёнка на руки, он стянул эти промерзшие боты, засунул их в один карман, а в другой — обе детские ножки, и опустил туда свою горячую руку: «Тесно. Счастливая теснота!» — подумала девочка и сразу согрелась.

Особое место в обликах детства занимают усы, бороды и шевелюры родных и близких. Кому не запомнились игры в лошадки с длинными волосами, когда можно уютно расположиться у неё за спиной, облокачиваясь на спинку мягкого кресла и делать то прически, то заплетать косички гривы… Все реже достается счастье плетения нитей из длинной дедушкиной бороды. Возможно, эти игры очень значимы тем, что дарят тепло настоящего и дремучесть древности одновременно.

Однажды мне рассказывали, как малыш, у которого кроватка была как футбольное поле, и стояла она вплотную к кровати родителей, засыпая, непременно протягивал ручки к волосам мамы, и зарывался в них, и только так засыпал… Когда мама подстриглась по моде, пришлось укладывать малыша рядом — из своей кроватки он не дотягивался теперь до прически мамы, и не мог уснуть. И не было возможности вернуть обратно ту счастливую шевелюру мамы, и ещё более счастливого ребёнка.

Часто думаю, почему так хочется погладить ребёнка по голове, не только ребёнка, но и взрослого?.. Возможно, рука, гладящая голову ребёнка, она и заступающая, и заслоняющая от возможных невзгод, она дарящая тепло. И в то же время она гладит то, чем ребёнок устремляется вверх, растя. Полагаю, что какой-то такой момент есть и в отношении к взрослому, когда, гладя его по голове, ты осознаешь в нем ребёнка.

Шестилетний главный герой Марселя Пруста «В сторону Свана» настоятельно ждёт каждый день перед сном возможности поцеловать свою маму. Для него это является средоточием, итогом сегодня, мостом перехода в будущее. Думаю, это происходит потому, что поцелуй — это то, что являет и возвращает целостность. Поэтому мы целуем ребёнка в место ранки — чтобы зажила, вновь стала целой…

Очень многие ласточки, лебеди очень многие… Но не очень многие думают, что вместе с чудными сказочными лошадьми умеют летать дети очень многие…

Есть замечательная старая игра, я считаю её мудрейшей и называю тьеполовский взгляд — подбрасывание малыша и ловля его над своим лицом или у самого сердца. Это важно в преодолении стереотипов восприятия лица друг друга: две дырочки ноздрей, треугольник подбородка… Ребёнок все время видит проходяще-занятое лицо.

Запрокинутые глаза любого цвета отражают свет. Это приподнятое выражение — состояние лица несколько нездешнее, оно поднимается над обыденностью и всегда чуть замирает взглядом на главном. В момент подкидывания ребёнка родителем и встречи их взглядов происходит таинство, так хорошо подмеченное художником Тьеполо. Все его персонажи изображены с запрокинутыми лицами и на фресках они смотрят ввысь, как бы встречаясь со взглядом Бога.

То же происходит с лицом взрослого, и ребёнок в этой посвященной ему запрокинутости, возможно, впервые видит не лицо, а лик. Очень хорошо помню, что именно так года в три, я увидела, что у моей мамы совершенно поразительные светлые, голубые глаза — небо, в которое я летала благодаря её рукам.

В воспоминаниях Лидии Корнеевны Чуковской тоже упоминаются подбрасывающие игры: «Узкий, длинноногий и длиннорукий, подбрасывающий к потолку и ловящий без промаха палку, тарелку, кого-нибудь из нас… Подбросить чуть не до потолка меня или нашего младшего, Бобу, швырнуть нас обоих на диван, чтобы посмотреть, высоко ли нас подкинут пружины… Взлетай, падай, не бойся: вовремя подхватят и удержат».

И далее, Лидия Корнеевна вспоминает об отце: «Сам он, во всем своем физическом и душевном обличье, был словно нарочно изготовлен природой по чьему-то специальному заказу «для детей младшего возраста» и выпущен в свет тиражом в один экземпляр. Нам повезло. Мы этот экземпляр получили в собственность. И, словно угадывая его назначение, играли не только с ним, но и им, и в него: лазили по нему, когда он лежал на песке, как по дереву поваленному, прыгали с его плеча на диван, как с крыльца на траву, проходили или проползали между расставленных ног, когда он объявлял их воротами. Он был нашим предводителем, нашим командиром в игре, в работе, капитаном на морских прогулках и в то же время нашей любимой игрушкой. Не заводной — живой».