Александр Ройтман - Личное

— Я помню у меня была одна женщина в большой группе. Там молодежь, все такие веселые, а у нее умер сын. У него был множественный порок сердца. Он должен был умереть в родах, потом должен умереть через месяц после родов, потом должен умереть к году, потом к 3 годам. И всю жизнь он должен был умереть. И вот он умер в 38 лет своим чередом, став очень крутым экономистом. Он не женился, но у него была куча друзей, он играл на гитаре. Нормальный и классный мужик прожил свою жизнь. Он прожил без семьи, без детей, но с любимым делом, счастлив был, наверное. Муж ушел еще до его рождения, как только сказали, что ребенок умрет. Она познакомилась с каким-то мужиком, у которого была жена и двое детей, военным. Он начал за ней ухаживать, а она сказала, что ей никто не нужен и ее жизнь — это ребенок, и если он хочет быть с ней, то она никогда в жизни не потерпит от него других детей и женщин. Либо ты уходишь оттуда, приходишь сюда и никогда больше у тебя нету никого кроме моего ребенка и моей жизни, и у нас не будет другого ребенка, либо разговор закончен. И он прискакал. Он прожил с ней все эти 38 лет. И вот сын умирает, и она приходит ко мне.

— Смысл жизни для нее закончен?

— Типа того. Я тогда не брал вообще людей старше 55 лет. А ей было около 67. Я очень пытался от нее отмазаться, но она пришла, на группу, где одна молодежь. Заходит, а там обстановка вполне в духе собравшихся — все ругаются, матерятся, смеются. Она посидела минут сорок, а потом грохнулась на пол, и начала выть. И выла еще полчаса. Выла так, что волосы дыбом стояли на всех местах у меня и у всей группы. К исходу часа группа была на 4-ой фазе, молча. Потом через сколько-то лет она приходила еще дважды, первый раз, когда умер муж, и второй — когда решила переехать из дома в деревне, где прожила все эти годы, в город. Она воспользовалась этим инструментом и пользовалась им очень эффективно. Это ситуация, когда к тебе приходит острый человек, но это редкая ситуация. Обычно к тебе приходит человек хронический.

— И уходят они в остром состоянии? И как дальше? Вы их бросаете?

— В любой медицине хроническое заболевание не лечится. Его нельзя вылечить или достать, когда оно вот в таком состоянии. Его необходимо привести в острую форму, и тогда с ним можно что-то делать. Мы умеем справляться с острыми кризисами, но намного хуже справляемся, когда они хронифицировались. Если «я уже 10 лет живу с этим мудаком», что такое должно случиться, чтобы я приняла решение? Жить я так не могу больше, а как по новой — не знаю. И это продолжается еще 10—20 лет. Как известно, если лягушку бросить в кастрюлю с кипятком, то она выскочит. Но если её кинуть в холодную воду и варить, она сварится. Это состояние супа. Так же и с человеком. Только когда он встречается с разностью температур, он что-то делает. Моя работа — подняться с человеком на вершину страдания. На самую вершину, когда выше некуда. И оттуда как бы все видно. А пройти дорогу — он и без меня ее пройдет.

— Так если он к вам пришел, у него уже есть ресурсы, чтобы выскочить из супа?

— Если он пришел ко мне — то в большинстве случаев нет. Он суп. Или вода варится уже давно, нагревается, и у него нет сил. Последним движением он приполз сюда. За что я не люблю эту толерантную психотерапию, потому что она учит его вариться. Мне это не близко. Поддержка ради поддержки- это антитерапия, как по мне. Она закрепляет существующий статус просто. Мне кажется это неверно. Принципиально неверно.

— Так в чем тогда чудо? В том, чтобы вовремя плеснуть кипятка?

— В чем чудо подъема на Эльбрус? Или на Джомолунгму? Чудо в том, что ты поднялся и обалдел. Дыхание замерло. Нет чуда в том, что ты идешь часами с рюкзаком в 50кг по какому-то отвесному склону зигзагами, и поднимаешься километр за километром, глядя в камни перед своими носками, теряя связь с реальностью. Падаешь в конце концов, завариваешь какой-то концентрат и падаешь спать — разве в этом чудо? Но когда ты поднимаешься наверх, смотришь во все стороны и видишь этот горизонт лиловый, это небо цвета невообразимого.. да плюс еще пройдя несколько суток, видя трупы тех, кто не дошел, а ты дошел и смотришь с вершины — вот это чудо! Смысла в этом чуде немного, разве что — это первое место, где ты с этим чудом встретился. Но это меняет жизнь, по-видимому. Зачем тогда они ходят туда снова и снова? Я не знаю другой причины кроме этой. Ну и мазохизм в дороге, конечно же, как без него. Кроме того, чем мне еще нравится такой подход к психотерапии — ни у кого не возникает желание прийти туда просто, чтобы поразвлечься. Психотерапия, я полагаю, не может быть приятной, интересной и соблазнительной. Это не подмена жизни, не суррогат жизни. Ты идешь на какую-то психотерапию краткую — чтобы жить. Больше никогда не возвращаться.

— У вас психотерапия краткая?

— Все мои модели психотерапевтические, в индивидуальной терапии и в групповой, и в семейной — они очень остро заточены на кратковременность. Техническими средствами и логикой со всех сторон.

— Что значит техническими средствами?

— Индивидуалка так построена хитро, что она сокращает действие психотерапии обычно до 3—4 месяцев. Все идет под запись. Человек приходит с диктофоном, и до следующей встречи он полностью расшифровывает нашу встречу часовую, что занимает часов 7 в среднем. Логика такая — что на час нашей встречи он дома прорабатывает еще 7 часов. Плюс домашнее задание. Работа с чувствами, которые поднимаются в процессе расшифровки, специальное оформление, и так далее. Домашние задания очень разные. Помню, у меня был поэт какой-то, с ним очень хорошо сработало. После каждой терапевтической сессии он должен мне был принести по сонету. Это было революционной работой. Для него это был понятный ему язык. А кому-то я даю задания на дом 24 страницы в тетрадке через строчку исписать «я ненавижу маму». А между строчек, если в какой-то момент что-то меняется, писать свои чувства, мысли и воспоминания. Очень работает система. Простые технические средства, которые сокращают время работы терапевта. Психотерапевт должен быть туп, ленив и аморален. Когда клиент 10 часов работает дома и 1 час у психотерапевта, то получается, что участие психотерапевта в его работе — 1\10, и даже меньше. А вот работа клиента огромная. И он не может эту огромную работу свалить на психотерапевта. И опять-таки, когда у тебя к концу работы лежит огромная стопка бумаги, то сказать, что ничего не сделал — трудно. Обесценить это сложно.

— Это как отчет по лабораторной работе?

— Типа того.

— «Мы за вас свою работу делать не будем».

— Да. Вот именно. Это мой подход. Это очень сильно сокращает длительность работы. Например 12—20—36 встреч — это меньше года ощутимо. Но набранных часов — это как за 3—4 года. Или марафон. Работаешь 60 часов. Очень напряженной работы. Вот ты вкладываешь год работы по сути в три-четыре дня. Четыре дня, для исторического процесса личностного созревания — нисколько. Это мгновение. Ни для семьи, ни для окружения. Три дня — невидимый срок. А изменения — пиковые и взрывные. И дальше человек вышел в текущее состояние, из состояния «жидкого асфальта», и получил свободу движения, свободу реорганизации, переконструирования, перемещения. Вот у человека под сердцем лежал камень, и лежал там много лет. И никуда его не деть. И когда эта ситуация стала текучей — он может с этим что-то сделать в течении какого-то времени. Он проходит этот этап пластичности, и оказывается выброшенным в свою повседневную среду его социального окружения.