Эстер Хардинг - Психическая энергия: превращения и истоки

Необходимо было каким-то образом утвердительно ответить на вопрос Каина: «Разве я сторож брату моему?» С течением столетий человек обрел определенную независимость от своей апатии, достаточную для того, чтобы по собственному усмотрению принимать участие в групповом действии. Ущерб мог стать реальным, дажсесли лично он не страдал от него.

Затем он научился запоминать прошлые события и в дальнейшем мог поступать по собственной инициативе и выбору, а не зависеть от раздражителей опасности или фактического повреждения. Тем не менее, у многих примитивных племен даже сегодня эта способность находится в зачаточном состоянии. Довольно часто мобилизация племени для выхода на тропу войны требует пантомимических танцев и постановок, даже несмотря на недавний и серьезный характер вражеских набегов. Для человека примитивной культуры, с его затуманенным сознанием, легче забыть жену, захваченную соседним племенем, или любимого ребенка, убитого волком, чем преодолеть собственную инертность. Он просто не в силах осознать — то есть, «сделать 102 реальной» для себя — подлость врага, причинившего ему боль. Как только пантомима сделала ее реальной, он уже не может удержаться от мщения, как раньше был не в силах сбросить оковы безразличия и летаргии.

В подобных ситуациях, большая часть племени, рядовые члены, полностью зависимы от инстинкта самосохранения. Однако может найтись один человек, поборовший свою инертность и бессознательность. Искра сознания уже зажглась у знахаря либо вождя, которые призывают к танцу или собственной пляской побуждают других к действию. У них психическая модификация инстинкта прогрессировала дальше, и благодаря этому развитию действия рядового члена племени направляются в русло укрепления группового союза. Благодаря своему более высокому психологическому развитию и ясному сознанию такие люди становятся лидерами.

Согласованное действие отмщения за причиненное зло, особенно в Ситуации, не требующей немедленного внимания всей группы, подразумевает зарождение дружбы и преданности группе. Таким образом, вражда становится стимулом для формирования дружеских отношений. Дружба, развивающаяся в общине, которой угрожает общий враг, будь то голод или агрессивный сосед, основывается на идентификации членов группы с группой в целом. Группа реагирует как организационная единица: отдельный ее член уже больше не является обособленной сущностью, а слит с другими, и ценности группы становятся его ценностями. Одна овца в отаре очень похожа на всех остальных, как внешне, так и по своему поведению. Точно так же примитивное племя, гражданский клуб, религиозная секта и политическая партия состоят из ряда личностей, значение которых определяется группой, а не их индивидуальными специфическими качествами.

Там, где солидарность племени существенно необходима для выживания, для идентификации индивида с группой используются специальные приемы. По своему значению это прежде всего инициации в период наступления половой зрелости, во время которых, парней и юношей посвящают в секреты племени, после чего они становятся полноправными его членами. Испытания, через которые они должны пройти, также имеют своей целью разорвать их детскую зависимость от своих семей, предлагая взамен привязанность к группе как стоящую выше родства. Обряды, исполняемые в тяжелые времена, когда поселение находится в 103 опасности, укрепляют узы членства и чувство племенной солидарности.

Идентификация с группой имеет вполне очевидные достоинства, но она несет с собой и некоторые недостатки. Так, единственные в своем роде качества индивида в группе неизбежно игнорируются или строго подавляются. Неминуемым результатом этого является торможение внутренней способности индивида проявлять инициативу и полная зависимость от группы в отношении поддержки, защиты и, еще в большей мере, морального руководства.

Естественно, идентификация индивида с группой и ее членами редко, если вообще когдалибо, бьшает полной. Даже среди овец в отаре существуют индивидуальные различия; некоторые из них чем-то выделяются на фоне своих собратьев, и такие отличия обычно порождают конфликт. Мы даже называем бунтовщика «паршивой овцой». Те, кто жаждет конформизма, пытаются навязать его индивидуалистам, а последние, в свою очередь, борются за собственную независимость. Вследствие этой борьбы (возможно, не меж овец, а среди людей — наверняка) происходит дальнейшее обособление индивида от группы. Если один такой бунтарь объединится с другими, придерживающимися тех же убеждений, образуется вторичная группа. Этот процесс имеет склонность повторяться до тех пор. пока некоторые, не находя понимания у остальных, не отваживаются выступить в одиночку.

В ходе этого процесса более четко выступают индивидуальные отличия. Человек обнаруживает, что начинает отдаляться от других, даже от тех, кто во многих отношениях похож на него. Обособление может даже стать самоцелью, хотя часто и бессознательной. Такой мотив обычно стоит за бунтарством юности и склонностью спорить у взрослых, многие из которых вступают в дискуссию просто для того, чтобы высказать собственную, отличную точку зрения, а не для того, чтобы убедить своих оппонентов или чему-либо научиться у них. Сходная потребность в разъяснении может мотивировать индивида, вступающего в спор не по поводу идей, а по поводу действия или позиции, затрагивающих его эмоционально, хотя он может совершенно не осознавать природы своего бессознательного мотива — а именно, побуждения обособиться от кого-то, кто слишком близок к нему или оказывает на него слишком сильное влияние. Цель — найти себя, собственную уникальность.

104 В современные времена акцент на эго и его обособленность привел к индивидуализму, ошибочно принимаемому за индивидуальность и повлекшему за собой значительное ослабление уз, связывающих человека с соплеменниками. Этой ложной обособленности всегда бросается вызов, когда группа или нация вступает в войну: тогда она отметается и индивиды снова должны слиться в коллективное единое целое, воссозданное для достижения общей цели. Каждый человек сближается с другими благодаря общим переживаниям, страданиям и жертвам. Результатом является глубокое, доставляющее удовлетворение ощущение единства. В своей преданности группе и делу, выходящему за рамки личных амбиций, даже ничтожный человек может пренебречь заботой о собственной безопасности и комфорте. В этом случае бескорыстность, отвага и героизм занимают место себялюбия и эгоизма.

Таким образом, примитивный инстинкт самосохранения, приводящий к враждебности и конфликту, может стать движущей силой, позволяющей индивиду порвать детские узы, связывающие его с семьей, и разорвать традиционную связь с группой, в которой он родился. Он может даже помочь ему освободиться от влияния референтной группы, обособиться от нее. Сделав это, человек должен самостоятельно встать перед лицом мира. Эта задача настолько трудна, что совсем неудивительно, когда при встрече с первой же трудностью он стремится назад, к безопасности группы. Если бы вследствие выпустившего его на волю конфликта дверь обратно не оказалась бы закрытой, то его триумф мог стать всего лишь пирровой победой. Но, отделившись в результате конфликта от группы, он не может вернуться, не отказавшись от притязания на собственную индивидуальную точку зрения и не подчинившись закону большинства. Он вынужден нести свой крест дальше.