Манфред Лютц - Жизнь может быть такой простой. Жизнелюбие без одержимости здоровьем

Другая граница отчетливо видна, когда занимаешься так называемыми психосектами. Эффективность применяемых там методов, лишающих свободы, бросается всем в глаза. Вопрос о серьезности ставится здесь альтернативно: психотерапия или религия и мировоззрение? Спонтанно на вопрос ответить легко – конечно, все здесь напоминает преимущественно о сектантских структурах. Но при попытке определить точные критерии попадаешь в трудное положение, и дело становится серьезным. Представители различных терапевтических школ в своих публикациях не заостряют на этом внимания. Более того, понятие «целостности», которое ставят во главу угла некоторые терапевтические направления (безусловно, искренне желая всесторонне помочь пациенту), вызывает недоразумение и размывает границы.

Но смысл существования, любовь, глобальные жизненные цели людей не находятся в компетенции психотерапии, они равноправно раскрываются скорее в свободной сотрясающей или приятной коммуникации. Если психотерапия и в состоянии создавать более благоприятные условия для таких переживаний, то все же она не должна с помощью своих инструментов (а именно – целенаправленной методической коммуникации) умышленно влиять на смысл жизни и любовь. Таким образом она бы создавала лишь искусственную зависимость. Даже Евгений Древерманн предостерегает от этого, утверждая, что «поле не должно быть предоставлено психократам, техники которых ведут только до той точки, где начинается настоящее, и которые по ту сторону должны остановиться».

Каждая психотерапия, имеющая целью излечение от страданий, является манипулятивными и асимметричными отношениями сведущего в методах профессионала с ищущими излечения людьми. Именно поэтому она должна строго контролироваться и ограничиваться – как по содержанию, так и по времени. Таким образом, психотерапия (и для психически больного тоже) всегда лишь вторичная форма коммуникации. А первичная – это беседа с родственниками, друзьями, соседями, мясниками и прочими совершенно «нормальными» людьми. Только тогда, когда такие беседы невозможны (психическое нарушение слишком выражено или нет общения), вступает психотерапия, и она продолжается лишь до того момента, пока не наступит возможность первичной формы коммуникации. Отсюда основной принцип: психотерапии должно быть настолько меньше, насколько возможно, и настолько много, насколько необходимо.

Если нечто называет себя психотерапией, предлагая взаимоотношения от колыбели вплоть до могилы, то речь идет не о психотерапии, а о мировоззрении. Психотерапевтическая связь – это строго ограниченные отношения, которые начинают только с целью излечения или ослабления признаков заболевания, то есть серьезный психотерапевт должен позаботиться о том, чтобы ограничить их по времени насколько это возможно. Чем дольше длится терапия, тем более важными становятся он и его способности и тем меньшее значение он придает собственным силам пациента. Поэтому стремление к непродолжительной терапии – это вовсе не легкомыслие, не экономия денег и не признак какого-то определенного терапевтического направления, а этическая заповедь, благодаря которой можно воодушевить людей на собственную настоящую и интересную жизнь. И это не искусственное, а подлинное отношение к людям во время и после терапии. Хорошая терапия создает желание не терапии, а жизни.

Поскольку знания психотерапевта обеспечивают ему господствующее положение, психотерапия не является свободной от силового давления в дискурсе, как его понимает Юрген Хабермас. Психотерапия – это искусственные взаимоотношения за деньги. Кто честно не сознается, что за деньги он не может предложить смысл жизни и настоящую любовь, тот занимается не чем иным, как экзистенциальным сутенерством.

Но, как мы уже поняли, зачастую это именно то, что люди ищут. «Я хотела бы стать цельной» – так звучало неосуществимое желание одной моей пациентки. В то время как еще Фрейд хотел представить невротические нарушения обычной болезнью, сегодняшние психотерапевты тонут в потоке ожидания смысла, который бурно борется с ними. Наглое поведение, так как в этом психотерапевты абсолютно некомпетентны. Возможно, самым роковым последствием этого является восприятие психотерапии как религии. Поэтому психотерапевту полезно воспринимать себя скорее как хорошего ремесленника у «психического аппарата», как говорил Фрейд (ремесла тут разные – художественные в том числе). Близость к принципам ремесленной палаты поможет защитить специалиста от опасности почувствовать себя духовидцем, религиозным гением или поэтом, которые могут дать людям значительно больше, чем позволительно психотерапевтам.

Ничего не изменится, пока каждое серьезное направление психотерапии не задаст себе вопрос Гретхен: «Как обстоит с твоею верой в бога?» [13] Вопрос Гретхен Фаусту о религии в поэме Гёте «Фауст» (Перевод Б. Пастернака). и не проведет четкой границы между собственным учением и религией, влияющей на мировоззрение. Нужно следить, чтобы эти границы не нарушались, чтобы психотерапия оставляла пространство для жизненно важных отношений и опыта человека. Даже если оно остается свободным только для одиночек, как Святая Святых в свое время в еврейском храме. Иначе психотерапия станет тоталитарной, так как всякое методическое вмешательство в ядро тайны человека нарушает его личное пространство и унижает достоинство. Если объявить религиозную тему ненужной и не реагировать на нее, ее след, как привидение, придет в терапию, так как нет ничего «выше терапии». Если же привнести эту тему преднамеренно в терапию, придется бороться с теми же самыми опасностями. Остается уважать границы.

Но следует предупредить от того, чтобы такие соображения слишком явно переносились на различные терапевтические направления. Тема «психотерапия и религия» всегда сопровождала развитие современной психотерапии – конечно, в основном, мимоходом и часто скорее патетически, чем с ясным пониманием. Короче говоря, отставим в стороне, дали ли размышления Юнга в его вплоть до эзотерического перекоса с религиозными картинами жизненных потрясений Сёрена Кьергегора более правильные ответы, чем в этом отношении скорее воздержанная трезвость Фрейда, который здесь «не создал себе авторитета». Присоединился ли бы Фрейд в его бесспорно антирелигиозном аффекте к мировоззренческой банальности предка поведенческой терапии, Берресу Фредерику Скиннеру, с которым сегодняшняя поведенческая терапия больше себя не связывает, следует определенно подвергнуть сомнению.