Атул Гаванде - Все мы смертны. Что для нас дорого в самом конце и чем тут может помочь медицина

И тут я понял, что отец уже ответил на этот вопрос – в точности как отец Сьюзен Блок: он больше боится паралича, чем смерти под ножом хирурга. Поэтому я спросил Бензела, в каком случае больше риск полного паралича в течение ближайших двух месяцев – если продолжать или если остановиться? Если остановиться, ответил Бензел.

Мы велели продолжать.

Бензел вернулся только через семь часов, которые показались нам вечностью. Он сказал, что сердцебиение у отца стабильно. Не считая эпизода в самом начале операции, все прошло как по маслу. Бензел смог успешно провести процедуру декомпрессии опухоли и отчасти удалить ее – но лишь отчасти. Теперь спинномозговой канал у отца вскрыт с задней стороны, и опухоли есть куда расширяться. Однако надо подождать, когда он проснется после наркоза: тогда станет ясно, нет ли серьезных осложнений.

Отца перевели в реанимацию, нас пустили к нему. Он еще не пришел в себя и был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. УЗИ сердца не выявило никаких повреждений – большое облегчение. Поэтому врачи снизили дозу седативных средств и постепенно привели отца в сознание.

Поначалу отец соображал не очень хорошо, но мог исполнять команды. Интерн попросил отца сжать ему руки как можно сильнее, толкнуть его ногами, приподнять ноги над кроватью. И сказал, что основные моторные функции не утрачены. Услышав это, отец принялся неуклюже жестикулировать, чтобы привлечь наше внимание. Он что-то говорил, но из-за дыхательной трубки нам было не разобрать. Тогда он попытался написать что-то в воздухе пальцем. Х… Ф…? К… В…? Ему что, больно? Плохо? Сестра сообразила, что можно вслух читать алфавит и попросить отца поднимать палец на нужной букве. И ей удалось расшифровать, что он говорит. Он говорил: “УРА”.

Назавтра его отключили от искусственной вентиляции легких. Еще через два дня перевели из больницы в Кливлендский реабилитационный центр. Отец вернулся домой жарким летним днем, сильный, как прежде. Он мог ходить. Шея почти не болела. Он решил, что негнущаяся шея и месяц довольно сложной реабилитации – вполне приемлемая плата за то, чтобы избавиться от прежних страданий. Все говорило о том, что на каждом этапе он принимал исключительно верные решения: отказался оперироваться немедленно, дождался момента, когда пришлось отказаться от хирургической практики, пошел на риск лишь через четыре года без малого, когда болезнь уже грозила лишить его способностей, ради которых стоило жить. Отец чувствовал, что вот-вот сможет снова сесть за руль.

Да, он каждый раз делал правильный выбор.

Однако на этом решения не закончились. Ведь, в сущности, вся жизнь есть выбор, а жизнь не дает заскучать. Стоит принять одно решение, как нужно принимать следующее. Результаты биопсии показали, что у отца астроцитома, относительно медленно растущая раковая опухоль. Когда отец полностью оправился после операции, Бензел направил его к онкологу-радиологу и нейроонкологу, чтобы проконсультироваться по поводу результатов биопсии. Оба специалиста рекомендовали облучение и химиотерапию. Этот вид рака не излечивается, но его можно контролировать, сказали они. Терапия поможет сохранить двигательные способности, возможно на много лет; не исключено, что они даже улучшатся. Отец сомневался. Он только-только пришел в себя после операции и снова занялся благотворительностью. Планировал новые путешествия. Он хорошо осознавал собственные приоритеты и не хотел жертвовать ими ради лечения. Однако специалисты настаивали. Терапия принесет много пользы, говорили они, а новые методы облучения позволят свести побочные эффекты к минимуму. Я тоже уговаривал отца. Здесь сплошные плюсы, говорил я. Единственный минус – нигде в наших краях не делают такое облучение. Им с мамой придется снова ехать в Кливленд и сделать в жизни паузу – шесть недель ежедневных процедур облучения. Но это, собственно, и все, сказал я. Отцу это вполне по силам.

Отец уступил. Но эти прогнозы оказались совершенной чепухой. Радиологи, в отличие от доктора Бензела, не были готовы признать, что польза от их терапии сомнительна. И не были готовы уделить время на то, чтобы выяснить, каковы индивидуальные особенности моего отца и чем может обернуться для него облучение.

Поначалу все вроде бы шло нормально. В клинике сделали слепок с отцовского тела, а потом изготовили по этому телу корсет, чтобы отец мог лежать неподвижно, получая необходимую дозу облучения. Он должен был лежать в этом корсете в течение часа, с сетчатой маской на лице, не двигаясь ни на миллиметр, а радиационная машина щелкала, жужжала и бомбардировала ствол его мозга и спинной мозг ежедневной дозой гамма-излучения. Со временем у отца появились стреляющие боли в спине и шее. С каждым днем лежать неподвижно становилось все труднее и труднее. Кроме того, постепенно из-за облучения у него появилась легкая тошнота и жгучая боль при глотании. Благодаря лекарствам эти симптомы не слишком сильно его беспокоили, но сами лекарства начали вызывать запоры и общую слабость. После процедур отец мог проспать весь день – раньше с ним такого не бывало. Потом, через несколько недель после начала терапии, он перестал чувствовать вкус пищи. Врачи об этом не предупреждали, и для отца это была большая потеря: он всегда любил поесть. А теперь приходилось себя заставлять.

К моменту возвращения домой отец похудел на десять кило. Его донимал неумолчный звон в ушах. В левой руке и кисти появилось электрическое жжение – еще один новый симптом. Что касается вкусовых ощущений, то врачи уверяли, что они вот-вот вернутся, но этого так и не произошло.

И в целом лучше не стало. За зиму отец еще сильнее похудел, теперь он весил меньше 60 кило. Онемение и боль в левой кисти не уменьшились, как рассчитывали врачи, а добрались до локтя. Ноги тоже онемели выше колена. К звону в ушах прибавилось головокружение. Левая сторона лица обвисла. Спазмы в шее и спине не прошли. Один раз отец упал. Врач-реабилитолог посоветовал ходунки, но отец отказался – для него это значило сдаться. Врачи назначили метилфенидат (риталин) для возбуждения аппетита и обезболивающее кетамин, но от лекарств у отца начались галлюцинации.

Мы не понимали, что происходит. Специалисты ожидали, что опухоль уменьшится, а с ней и симптомы. Однако после контрольной МРТ через полгода папа с мамой позвонили мне. Опухоль растет, сказал папа тихо и обреченно. Облучение не помогло. На снимках было видно, что опухоль ничуть не уменьшилась, а все это время росла и уже достигла головного мозга: вот почему у отца не прошел звон в ушах и начались головокружения.

Меня захлестнула волна печали. Мама была в гневе.

– Какой тогда был толк в облучении? – воскликнула она. – Опухоль должна была уменьшиться! Они же говорили, что она, скорее всего, уменьшится!