Поль Сопер - Основы искусства речи

Иль: «Разве может бледная лазурь Пересказать очей голубизну

И лебединой шейки белизну?»

Любезность светская... красивые слова,- Она так думала., и все же голова От радости кружилась. Ах, она Душой восторженной была одарена И - как бы выразить? — как ночью мотылек. Летела сердцем всем на каждый огонек.

Роберт Броуны л г. Моя последняя герцогиня

Не с добрым настроением пробирался я к огню и всю дорогу кричал и изрыгал проклятья. И вдруг какой-то малый, пошатываясь, стал на моем пути и заорал: «У р - р - р - а - а Адамсу!» - «Слушай, чудак! Ты лучше бы орал ура в честь преисподней и славил бы свою сторонку!» - сказал я ему. «А ты кто такой?» - спросил он.

«Я тот самый Дэвид Крокетт, который только что вернулся из лесной глуши. Я - полуаллигатор, полулошадь с некоторой примесью черепахи. Могу перейти вброд Миссисипи, перемахнуть через Огайо, проехаться верхом на молнии, без единой царапинки соскользнуть вниз по стволу дерева, усеянному колючками. Могу справиться с маленьким хищником., но если кто-нибудь даст мне десять долларов, то смогу победить пантеру, задушить в объятиях медведя и съесть заживо человека, который против Джексона.

Из «Очерков и оригинальных рассказов» полк. Дэвида Крокетта

11

Сократ {обращаясь к суду, перед которым он предстал по обвинению в распространении пагубных религиозных и политических ученый):

Когда я слышу, как здесь говорят, что будто бы я не любил Афины, мне трудно спокойно отвечать. Что больше всего я любил в моем городе,- это его свободу, его готовность проверить все основы и жить в гармонии со всем окружающим. Никакие искания правды не разрушат свободный город... Истина не только не разрушит город свободы - она создаст свободу и оградит ее. Деспотизм сгниет от правды, а народоправство живет ею. Я даже рад, что возбудили во мне гнев, ибо я понял то, что никогда не было ясно для меня. Афины всегда казались непостижимым, чудесным городом, городом-светочем, Озаряющим все вокруг, великим городом,- а почему, я не знал. Теперь я вижу, что Афинами движет и чудесно преображает их неудержимый порыв, который погнал меня по его улицам. Этот порыв и есть искания правды, жажда фактов, неутолимая пытливость духа Афин. Вот почему Афины не похожи ни на какой другой город. Наш город напоен светом - светом свободной, неугомонной, ищущей мысли. Этот свет пронизывает каждый уголок нашей жизни: наши суды, наши театры, наши ристалища, наши рынки и свободную архитектуру храмов, посвященных нашим богам. Таким всегда был наш дух - дух просвещения, дух всенародных обсуждений, дух постижения неведомого... Погасите свет, замкните свои души, - и Афины станут похожи на множество других городов прошлого, которые возникали из праха, поклонялись мраку и, забытые, снова погружались во тьму веков.

Максуэлл Андерсон, По священной земле Афин.

Любовь питают музыкой; играйте Щедрей, сверх меры, чтоб в пресыщенье Желание, устав, изнемогло.

Еще раз тот напев! Тот, запирающий...

Ах, он ласкал мне слух, как сладкий звук, Который, вея над грядой фиалок,

Крадет и дарит волны аромата.

Довольно. Нет, он был нежней когда-то.

О дух любви, как свеж и легок ты!

Хоть ты вмещаешь все, подобно морю,

Ничто в твою не сходит глубину,

Как ни было б оно высокоценно,

Не обесценясь в тот же самый миг!

Мечтанье так богато волшебством,

Что подлинно волшебно лишь оно.

Шекспир, Двенадцатая ночь.

13

Я словно слышал крик: «Не спите больше! Макбет зарезал сон» - невинный сон,

Сон, распускающий клубок заботы,

Купель трудов, смерть каждодневной жизни, Бальзам увечных душ, на пире жизни Сытейшее из блюд...

Крик оглашал весь дом: «Не спите! Гламис Зарезал сон, и впредь отныне Кавдор Не будет спать, Макбет не будет спать!»

Шекспир, Макбет.

14*

Я его увидел. Он Тихо брел мимо окон,

И опять

Стали камни мерный звук- Тонкой палки легкий стук- Повторять.

Говорят, когда он был Молод, а не стар и хил,

В те года-

Целый город обойдешь, Краше парня нс- найдешь Никогда.

А теперь в толпе людской Он бредет, вперив с тоской Глаз стекло,

И трясется голова,

И дрожат в устах слова: «Все прошло!»

Белый склеп навеки скрыл Ту, в ком юным он любил Нежный взгляд,

Не слыхать имен родных, Лишь надгробия о них Говорят.

Оливер Уэнделл Холме, Последний лист.

15

Несомненно, я очень побледнел, но говорил я, все более оживляясь и повышая голос. И все же звук становился более явственным. Что было мне делать? Звук был тихий, глухой, быстрый, похожий на тиканье карманных пасов, завернутых в вату. Я переводил дыхание, и все-таки полицейские чиновники не могли уловить этот звук. Я начинал говорить быстрей и с большей страстью, но звук неотступно нарастал. Почему - почему они никак не хотят уйти? Я стал расхаживать взад и вперед тяжелыми большими шагами, будто замечания.этих людей доводили меня до бешенства,-- постукивание непрерывно усиливалось. О боже, что же мне было делать? Я исходил яростью, я бесновался, я проклинал все на свете! Я ерзал на стуле и, двигая им, царапал пол - стук заглушал все и неумолимо нарастал. Он становился громче, все громче! А они беспечно болтали и улыбались. Неужели они ничего не слышали! О всемогущий! Нет, нет -- они все слышали! У них возникло подозрение! Они уже знали!.. Они только издевались над моим страхом! Так думал я тогда, так думаю и сейчас. Но что бы ни случилось, все лучше, чем эта пытка! Все можно было вынести, только не это глумление! Мне стало дальше не под силу видеть эти лицемерные улыбки: Я должен был завопить или умереть! И -- слушайте -- опять громче, громче, все громче!..

--Негодяи! -- закричал я. - Перестаньте притворяться! Сознаюсь -- моих рук дело! Вскрывайте пол! Вот здесь -- в этом месте... Слышите, как бьется его страшное сердце?

Эдгар Аллен-По, Сердце обличитель.

Господь -- мой пастырь, и я не буду в нужде. Он даст мне возлежать на зеленых пастбищах; Он приведет меня к тихим водам;

Он укрепит мой дух.

Он поведет меня путями правды во имя его;

И, хотя иду я долиной, на которую смерть

отбросила тень,

Я не буду страшиться зла, ибо ты со мною. Жезл твой и посох укрепят мои силы.

Ты уготовал мне трапезу на глазах врагов.

Ты умастил мне голову елеем, и чаша моя

полна до краев.

Доброта и прощение пойдут по следам моим всю мою жизнь,

И я вечно буду обитать в доме господа моего.

Двадцать третий псалом.

Когда брожу в толпе безмолвной Курящих нехотя людей, Надломленных бездельем полным,- Свет меркнет вдруг в душе моей. Они стоят на перекрестках, Пожмут плечами на привет,