Эрих Фромм - Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния.

Но для того чтобы полностью оценить историческую функцию Фрейда, нам нужно сделать еще один шаг. Целостный подход Фрейда к человеку был частью — а возможно, и вершиной — самой важной тенденции в западной мысли начиная с XVII в.: стремления уловить реальность, избавить человека от иллюзии, скрывающих и искажающих реальность. Спиноза заложил основы этого подхода, предложив новое понятие психологии, которая имеет дело с человеческим умом, являющимся частью природы и работающим согласно ее законам. Естественные науки с их новым видением материального мира шли другим путем к той же цели. Кант, Ницше, Маркс, Дарвин, Кьеркегор, Бергсон, Джойс, Пикассо — вот имена, коими отмечен тот же подход к неискаженному и непосредственному соприкосновению с реальностью. Сколь бы ни были велики различия между ними, у всех нашел выражение страстный порыв западного человека отринуть ложных богов, изба виться от иллюзий и воспринять себя самого и мир как часть тотальной реальности. Такова цель науки в интеллектуальном плане, в плане опыта — это цель чистейшего и самого рационального монотеизма, в особенности в форме восточного нетеистического мистицизма.

Открытия Фрейд являются частью этого освободительного движения. Хотя они превратились в новые рационализации испуганного поколения, утратившего страстное желание уловить реальность, которым был преисполнен Фрейд, будущее развитие человечества, если только оно переживет нынешний темный период иррационализма и безумия, зависит и от новых воззрений, в формирование которых Фрейд внес свой вклад.

Завершая эту книгу о личности и миссии Фрей да, мы можем бросить взгляд на его возвышенную фигуру, забыть все легенды, идолопоклонство, враждебность, которые затемняют картину, увидеть его таким, каким он был.

Мы видим личность со страстной жаждой истины, беспредельной верой в разум, неотступным мужеством в утверждении своей веры. Мы обнаруживаем человека, глубоко нуждавшегося в материнской любви, восхищении и протекции, полного уверенности в себе, когда они были, угнетенного и терявшего надежду, когда они отсутствовали. Эта незащищенность, эмоциональная и материальная, заставляла его искать способы контроля над другими — чтобы от него зависели те, от кого. был зависим он сам. Она могла быть и тем факто ром, который направлял его энергию на обретение почета во внешнем мире. Он думал, будто ему все равно, будто он стоит выше стремлений к при знанию, но эта потребность в признании и славе, ожесточенность, когда эти надежды не исполнялись, были мощными движущими силами его личности.

Его атаки были решительны, его защита на флангах быстра и проницательна. Он смотрел на жизнь как на интеллектуальную игру в разгадки, в которой он решил одержать победу силами своего высшего интеллекта. Его рабочие идеи были нацелены на поиск более глубоких ценностей и смыслов. Внутренняя борьба между амбициозностью и видением ценностей, которые часто вступали в конфликт, активизировали его агонизирующую душу. Было и чувство меланхолии: все достижения не стоили той цены, которую приходи лось платить.

Он был наделен способностью действовать, восторженно расходуя всю имевшуюся энергию, а равно и ненасытным экспериментаторством во всех областях и отношениях. Он часто самоутверждался в мелочах и мелких дрязгах с теми, кто не приветствовал его идей и не помогал ему. Инстинктивно он ощущал, что чересчур впечатлителен и, пытаясь показать себя более независимым, чем был на самом деле, ссорился с теми, кто производил на него сильнейшее впечатление.

Силы и амбиции всегда воюют друг с другом. Враждебность и гнев мешали ему сильнее, чем заурядной личности, несмотря на то, что он был наделен и незаурядным самоконтролем. Фрейд мог быть и дипломатом, и идти на уступки, хотя он был одним из невообразимо недипломатичных людей, упрямым, готовым иной разделать что‑то лишь затем, чтобы потом посмотреть на фейерверк.

Способность концентрироваться, овладевать сразу множеством вещей в лучших проявлениях приближает его к гетевскому универсальному человеку в худших же делает дилетантом. Но даже в худших случаях она позволяла ему воз вращаться из всех блужданий не с пустыми руками. Он был чуток к общему и объективному, интересовался и воодушевлялся ситуациями, требующими широкого кругозора и высокого умственного потенциала, но ему недоставало метода в их независимом изложении. Он яростно отвергал всякое заимствование, что иной раз вело к немалой эксцентрике или подлогу, и все же одновременно в его стиле нашло отражение умение тонко соприкасаться с предметом, способность читать мысли своего оппонента и упреждать его действия. Он колебался между безграничностью кругозора познания и безнадежно предвзятым и фантастическим подходом к людям и идеям. Он мог возбуждать в других энтузиазм и слепое поклонение себе, вызывать драматические эффекты, действуя то как гений, то как фанат. Удивительным было его свойство доводить вещи до завершения, беспощадно отбрасывая и все посторонние интересы и занимающие время личные привязанности.

К любящим людям его не отнести; он эгоцентричен, преисполнен сознания собственной миссии, он требует от других следования за ним, ожидания, принесения в жертву ради него независимости и интеллектуальной свободы. Мир — это лишь сцена, где разыгрывается драма его движения, его миссии. Он гордится не лично собой, но своей миссией, величием дела и собою — носителем этой благой вести. Жизнь воспринимает как страх утраты того, что в ней приятно. А потому он избегает радости и наслаждения, избирает для себя контроль над всеми страстями, аффектами, чувствами — на все это есть воля и разум. Его идеал — это самодостаточный, контролирующий себя человек, возвышающийся над чернью, отказавшийся от радостей жизни, но зато довольствующийся чувством безопасности — никто и ничто ему теперь не повредит. Он невоздержан в отношениях с другими, в своих амбициях и, парадоксальным образом, даже в своем аскетизме он не воздержан.

Это одинокий человек, он несчастлив, когда не занят активным осуществлением своих открытий или своих квазиполитических целей. Он добр, на делен чувством юмора до тех пор, пока не почувствует, что ему бросают вызов, что на него нападают; и в то же время в одном существенном аспекте его фигура трагична, и он сам остро отдает себе в том отчет: он желает показать человеку землю обетованную разума и гармонии, но сам может разглядеть ее лишь издали — ему там не бывать. Возможно, он ощущает и то, что после дезертирства Поспи — Юнга — оставшимся с ним ее тоже не дано увидеть. Один из величайших открывателей новых путей рода человеческого вынужден умереть с глубоким чувством разочарования, но ни его гордость, ни чувство собственного достоинства так никогда и не были поколеблены болезнью, поражением и разочарованием. Для умов менее зависимых, чем его лояльные последователи, Фрейд был, наверное, личностью слишком трудной, чтобы жить с ним или даже испытывать к нему чувство приязни; однако его одаренность, честность, мужество и трагизм его жизни способны преисполнить нас не только уважения и восхищения, но и любви и сострадания к истинно великому человеку.