Роджер Смит - Чувство движения. Интеллектуальная история

Предоставленное самому себе тело знает, что делать, а у очень способного человека оно все делает «с большим искусством». «Искусство», конечно, представляет собой сочетание таланта и тренировки. Можно сказать, что этот вид «искусства», вписанный в тело и выраженный в спортивных занятиях, имеет больший демократический потенциал, чем речь, поскольку движение больше открыто достижениям по всему социальному спектру, чем те виды словесного искусства, которые ориентированы на образованных людей.

В связи с этим об исполнительском искусстве (перформативности) можно предположить следующее. Авторы, писавшие о философской мысли XVII, XVIII и XIX веков, многое ожидали от философии: они ожидали, что разумные аргументы приведут к выводам, даже если выводы включали суровую критику ограничений в познании. Потом такая уверенность исчезла. В XX веке с его вырвавшимся вперед модернистским искусством и техническими изменениями, обладающими, как представляется, неумолимой силой, значительное число людей обратилось к науке в поисках «фактической» истины и к искусствам в поисках истины «перформативной». И если предыдущие поколения, возможно, надеялись обрести знания посредством рассудка или веры, то многие наши современники считают, что самое лучшее «знание» достигается либо с помощью науки, либо путем исполнения (перформанса). В исполнении движения, будь то танец или спорт, люди «познают» себя и разделяют со зрителями не суждения о «знании», а ценностный опыт, эстетику и чувства (или эмоции), вытекающие из этого «знания». В западных культурах произошел глубокий и, возможно, переломный сдвиг в сторону убеждения, что истину надо искать не в работе духа или сознании людей, а в человеческой активности.

Я выделяю место, занимаемое идеями об ощущаемом движении, действии – сопротивлении, в само́м представлении о существовании, понимаемом в категориях отношений. Отсюда возникает связь с политикой (в самом широком смысле). Отношения, какими бы они ни были, по своей природе сопряжены с вопросом силы и власти. Маркс и Ницше (кто-то добавил бы сюда Фрейда), хоть и очень по-разному, сделали такое понимание неизбежным.

Вновь и вновь история обращается к идеалу человека, свободного в своих отношениях определять собственное движение. Ханна Арендт, писавшая о «жизни ума» на Западе, определяла греческое понятие свободы как человеческую свободу передвигаться по собственному желанию. Идею воли к действию она возводила к Св. Павлу и Св. Августину, которым виделась сила, способная преодолеть или изменить плоть, сила, увеличивающаяся в процессе преодоления сопротивления. В их понимании Святой Дух – это порождающая сила, ей противопоставлена плоть Человека после грехопадения. Для христиан, которые в отличие от греков имели представление о воле, «воля осознает себя только через преодоление сопротивления, и «плоть» в рассуждениях Павла <���…> становится метафорой внутреннего сопротивления» (Арендт, 2013, с. 294) [288] См.: Walsh, 2011. О происхождении понятия свободной воли см.: Frede, 2011. . Маркс и другие критики пересмотрели такое ви́дение человеческого состояния в своих работах, изложенных языком отчуждения и дегуманизации социальных отношений. Участвуя в движении и расширяя его размах индивидуально или путем организации коллективного общественного или политического движения, люди, естественно, пытались найти в себе силы, чтобы преодолеть возникающие преграды. Это особенно ярко проявилось в создании, в основном женщинами, «свободного» танца и, что совсем не случайно, в отказе носить корсет. Понимание силы и притягательности танца, ходьбы или спорта зависит, таким образом, не только от понимания качественного ощущения движения, как исполнителем, так и зрителем, но и от высокой оценки богатых возможностей реализации той жизни, которую человек свободен избрать.

В самом начале книги я обращал внимание на распространенные и яркие фигуры речи, основанные на метафоре осязания и движения. Некоторые современные авторы уверенно относят возникновение метафоры к чувственному миру. В частности, Джордж Лакофф и Марк Джонсон убедительно доказали, что вся метафоричность появляется из воплощенного чувственного опыта. В книге «Метафоры, которыми мы живем» (1980) они перечислили членов различных метафорических «семейств» [289] Лакофф, Джонсон, 2004; а также: Lakoff, Johnson, 1999. О гипотетическом «физиоморфном процессе» в формировании языка см.: Richards, 1989. . Я тоже пишу о «семействе» метафор осязания и движения, но вот что интересно – Лакофф и Джонсон о нем не упоминают, несмотря на свое желание продемонстрировать связь метафоры с реальностью. О метафоре можно сказать многое, но нам необходимо лишь подчеркнуть, что это способ обогащения языка путем перехода от знакомого к незнакомому. Такие слова как «движение» и «сопротивление» не имеют буквального физического смысла в одном контексте («природа») и метафорического смысла в другом («общество») или наоборот. Роберт М. Янг, рассматривая исследования, посвященные использованию Чарльзом Дарвином метафоры «отбора», утверждал: «Мы проводим различие не между иносказательным, с одной стороны, и буквальным, с другой, но между знакомым и незнакомым. Считать что-то метафорой или не считать – вопрос культурного опыта людей» (Young, 1993, с. 393). Этот «культурный опыт» отражен в языке: принадлежа многим, он имеет исторические корни и исторически меняющееся содержание. Можно сказать, что является метафорой, а что не является, только решив для определенного текста и контекста, что есть знакомое, а что незнакомое, и здесь встает вопрос о возникновении метафоры из чувственного опыта. Деррида приводит такую иллюстрацию относительно осязания. В христианской традиции, писал Деррида, источником аналогии с чувственным осязанием было касание Божьего пламени (по выражению Святого Иоанна Креста это «живое пламя любви» (Derrida, 2005, p. 247–254). Речь не идет, как может вообразить наш современник, о чувственном осязании. Деррида предполагал направление, обратное тому, в котором размышляет современный человек: Бог, полагал он, был источником метафоры для «человеческого», а не человек источником метафоры для «божественного». В этом смысле для средневекового христианина человеческое прикосновение – забытая аналогия божественного. Для современного танцовщика, наоборот, источником метафоры становится тело: движение и касание в танце возрождает представление о том, что менее знакомо – возможно, о духе или о политической вовлеченности.

Значение и метафорическое использование развивались исторически как единое целое. По словам Сьюзен Лангер, которые могут относиться (вне контекста) к телу индивидуальному или телу политическому, «понимание динамических отношений начинается с нашего опыта усилия и препятствия, конфликта и победы или поражения» (Langer, 1953, p. 188). Например, решение о том, кому «делать первый шаг» в социальных иерархиях, в гендерных отношениях, а также восприятие сделанного или не сделанного шага – это проблемы нашей ежедневной жизни [290] Примеры социопсихологических исследований ежедневных осязательных отношений (рукопожатие) см.: Kockelmans, 1987; Paterson, Dodge, 2012. Об этнографии: Ingold, 2011, 2015. . В буржуазных кругах было принято, чтобы во многих ситуациях женщина не действовала, а сопротивлялась желанию. Таков был кодекс поведения в обществе. И такая игра действия и сопротивления, движения и его противоположности, подсказала сюжеты многих романов. Однако в последние десятилетия дифференциация мужчин и женщин по линии активной/пассивной силы оказалась чрезвычайно зависимой от социальных практик, предполагающих квотирование. Тот факт, что чувства осязания и движения могут приобретать новые формы во всех телах, включая тела, движущиеся в инвалидных креслах, стало одним из уроков современного танца.