Людмила Петрановская - Дитя двух семей. Приемный ребенок в семье [litres с оптимизированной обложкой]

Каждый из нас в юности переживает кризис, который психологи называют кризисом идентичности. Это значит: человек пытается осознать, кто он, что для него важно, какие начала и ценности образуют его неповторимое «я».

Иногда сделать это очень просто. Бывали времена, когда идентичность, цельная и круглая, как спелое яблоко, доставалась молодому человеку в полностью готовом к употреблению виде. Например, зовут его Ваня Иванов, и живет он в селе Иваново, где его предки живут с незапамятных времен, отец его кузнец, и дед был кузнецом, и сам он, когда вырастет, будет кузнецом, у них вся порода такая – мужики сильные и крупные, с точным глазом и крепкой рукой. И веры они все православной, как деды и прадеды, и песни поют те же, и обычаи у них одни, и еду любят ту же, и ничего менять не собираются. Можно рассказать эту историю не по Ваню Иванова, а про индейского, китайского, африканского мальчика или девочку – любого представителя традиционной, устойчивой культуры. В таких культурах обычно и кризиса-то никакого у подростков не бывает: из-за чего переживать? Что выбирать? Все ясно и понятно, живи, как жили предки, и все будет хорошо.

Сейчас простую и цельную идентичность встретишь нечасто, особенно в городах.

Возьмем обычного жителя современной столицы, той же Москвы: он рожден от брака, положим, армянина и еврейки, выросший в Узбекистане и потому привыкший к узбекской кухне; он говорит на русском языке и считает родной русскую культуру; он часто бывает во Франции в командировках и хорошо знает и любит тамошнюю жизнь, а по вероисповеданию – буддист, так он выбрал после долгих исканий. Идентичность такого человека подобна сложному узору лоскутного одеяла, в котором сочетаются стихи Пушкина и музыка Чайковского, плов и устрицы, история армянского и еврейского народов, буддийские мантры и французский шансон. Все это образует причудливое сплетение ценностей и ресурсов.

Какие-то из них могут конфликтовать друг с другом, какие-то сочетаться органично, и задача человека – уложить их все в единую картину, так, чтобы ничем дорогим его сердцу не поступиться и ничего не утратить. Составная идентичность – это большая работа. И кризис идентичности поэтому бывает довольно долгим и бурным, затягиваясь, возвращаясь волнами и после подросткового возраста.

Так вот, приемный ребенок на составную идентичность просто обречен. Они дитя двух семей, каждая из которых может и хочет дать ему что-то свое.

Да и семьи часто бывают очень разные по социальному положению, образу жизни, системе ценностей, кровные и приемные родители могут имеет разную национальность и религию. В общем, деваться некуда, придется собирать свой лоскутный узор. Неудивительно, что кризис идентичности у приемных детей проходит порой сложнее и длится дольше, чем у обычных.

Чем больше ребенок знает о каждой из своих семей и чем меньше семьи склонны «делить» его, вступать в конкуренцию привязанностей, чем больше готовы обращать его внимание на то, что у них есть общего, а не на различия, тем проще будет его задача, тем гармоничней результат. Если же ценности двух семей разрывают ребенка в разные стороны, ему приходится туго. Зато если «узор сложится», его опора, его набор ресурсов оказывается больше и богаче, чем у обычного человека. Не случайно среди людей, серьезно повлиявших на судьбу человечества, так много приемных детей.

И вот еще что важно: проходя этот путь вместе с ребенком, меняется и приемный родитель. Его идентичность тоже становится шире и глубже, он становится опытнее и мудрее. Поэтому завершить книгу мне хотелось бы рассказом опытной приемной мамы Анастасии Добровольской о том, как менялось и развивалось ее отношение к кровным родителям своих детей.

«Десять лет назад мы с мужем усыновили ребенка. Это был подкидыш, мать неизвестна. Когда мы оформляли документы, я воспринимала кровную мать как некую угрозу для нас – вот передумает и придет его забрать. Но в день встречи, когда я взяла его на руки и повезла домой, произошла неожиданная метаморфоза ощущений. Я держала малыша на руках и чувствовала, что он – ребенок своей мамы. Я вдруг физически стала ощущать ее присутствие. Весь негатив к ней прошел, появилась признательность за этот дар нашей семье. И еще благодарность за ее любовь к нему – чтобы подкинуть ребенка, она принесла его в самое безопасное место – детскую поликлинику. Я прямо ощущала, как она месяц металась, не справляясь с ситуацией своего материнства, как в отчаянии приняла эмоциональное решение и отнесла месячного младенца в выбранное место.

Я тогда не проходила еще школу приемных родителей, была совсем «зеленая» в теме приема детей. Эта метаморфоза была неожиданна для меня самой. Я не могла понять, откуда приходят эти новые мысли и чувства. Через месяц образовалась незримая пуповина с Саньком – я стала чувствовать его потребности, очень его полюбила. Но отношение к его кровной матери не изменилось. Полгода, отведенные на ее поиски, он был у нас под опекой, но я не боялась, что она заберет его у нас. Я не знаю, что это было – интуитивная уверенность в том, что она не найдется, или готовность к расставанию с ним. Я тогда ожидала своего ребенка, беременность протекала нелегко. Помню только, что уважение и благодарность к Ней уже не менялись. Сейчас Саньке десять лет. Иногда он спрашивает что-то про «ту маму». Я рассказываю ему, что знаю. Он побывал в той поликлинике, послушал рассказы врачей, которые помнят день, когда его нашли. Известно также, что после этого в поликлинику звонила какая-то женщина и спрашивала, что стало с подброшенным ребенком. Мы решили, что это была мама, и ее звонок показывает, что она его любила, беспокоилась о нем.

Санька растет очень позитивным, солнечным ребенком. После юридической процедуры усыновления и речи быть не может, что кто-то его заберет у нас. Но я бы хотела, чтобы его мама нашлась. У меня к ней куча вопросов, начиная с его настоящей даты рождения. И я бы очень поддержала общение их с Саньком, так как это его «тоже мама», еще одна мама.

Позже мы стали принимать в нашу семью более старших детей, и с ними к нам в дом приходили и их семьи. Приходили и как информация о событиях из жизни семей, и как знакомство с кровными родными и родителями. Конечно, неизвестную, придуманную маму уважать легче, чем реальных родителей наших приемных детей. Когда общаешься с реальными родителями, очень трудно их уважать. Такие, какие есть, они привели ситуацию к тому, что ребенка у них отобрали. Такими они и остаются.

Я нормально отношусь к предыдущей истории семьи – мне это не трудно, я понимаю, что все люди имеют разные ресурсы, разные судьбы. Иногда жизнь посылает такие испытания, что люди «падают», теряя при этом детей. Меня не коробит, что практически все родители наших детей пьют – сложись моя жизнь по-другому, может, и я запила бы, не справляясь с жизненными обстоятельствами. Гораздо тяжелее переживаю, когда родной родитель подводит своего ребенка – не приезжает в обещанный день, перестает отвечать на телефонные звонки, уходит в запой.