Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

Расстройства пищевого поведения анорексического типа кажутся мне именно юношеской болезнью. Если предполагать началом этого периода половое созревание, то в первое время у подростка совсем нет нужды в активной диссоциации тела, поскольку тело становится самостоятельным, единолично превращает себя и «Я» в существо сексуальное, не спрашивая «Я» и не нуждаясь в его согласии. Эти изменения, на которые нельзя повлиять, вызывают страх у каждого подростка, и нет человека, который бы в этом возрасте не смотрел на свое меняющееся тело без тревожно-ипохондрических, дисморфофобных, переживаний. Однако развитая дисморфофобия означает мощный бунт против новой сексуальной идентичности, диктуемой телом, становящегося властным, преследующим, интрузивным объектом, на который человек реагирует параноидной тревогой. По сути, анорексия является дисморфофобическим расстройством, но страх в данном случае вызывает не то, что тело или его части могут быть деформированы или неразвиты, а исключительно масса тела. Девушка словно начинает борьбу с телом, а именно борьбу за власть: в докладе о так называемых «профессиональных» «ана» — сайтах, где молодые женщины с расстройствами пищевого поведения поддерживают друг друга в опасном для жизни голодании [28] www.focus.de/gesundheit/ratgeber.html (дата обращения: 2.11.2008). , пострадавшая рассказывает о своем отношении к собственному телу.

Голодать до конца

Бьянка, 20-летняя девушка, пользователь сайта для анорексичек, поясняет: «Я хочу быть хозяином своего тела. Если я хочу, чтобы после припадка обжорства меня вырвало, а мое тело не позволяет мне, тогда я говорю: « Я контролирую ситуацию, а не мое чертово тело. Я определяю, как хочу выглядеть».

Перед нами очередной вариант поведения «это мое тело!». Можно было бы добавить: «Я хочу, а тело не хочет?! Это мы еще посмотрим!» Это как если бы молодые люди говорили: «Ну, тело, ты хочешь обрести самостоятельность, тогда я отщеплю тебя и предприму встречные меры со своей стороны!» Но что же это за экзистенциальная угроза, вызывающая столь сильный страх? Это как если бы тело очевидным образом сообщало (т. е. ничего не отрицая): «Ребенок теперь — взрослая женщина, хотя у него есть пространство для развития в (для нашего общества) десять лет, скажем, с 14 до 24 лет, но потом все должно свершиться: она должна знать, кто она, чего она хочет в том мире, к которому принадлежит или хочет принадлежать, в котором ее принимают или даже любят, и как она собирается и как сможет сформировать свою идентичность — как женщина, партнер, специалист, а когда-нибудь и как мать, т. е. как социальное существо с надежным самоощущением!» Это означает отделение от детства, от родителей, от родительского дома и движение в (пока) неизвестную сторону.

Помимо того, что этот важнейший и деликатнейший этап развития всегда содержит определенное количество страха, конечно, возникает вопрос, чем объясняется такая мощная тревога идентичности, настолько огромная, что при определенных обстоятельствах она становится смертельной. Достаточно стабильная девушка, уверенная в себе и сознательная, способна преодолеть страх новой идентичности и пути к ней благодаря здоровому любопытству и исполняющейся потребности в свободе.

Поэтому можно предположить, что развитие ребенка должно быть нарушено в мере, соответствующей тому, насколько сильно проявляется страх идентичности. Конечно, непросто сложить ясное представление о травматизации, депривации и вторжении в доречевой период. В конечном счете остается только наблюдать за текущим поведением реальных матерей пациенток и руководствоваться их воспоминаниями об опыте в семье, чтобы сделать определенные выводы об отношениях в раннем детстве. Поразительно часто матери больных анорексией девушек в ходе семейной терапии или диагностических интервью признаются, что не хотели ребенка, некоторые признаются, что собирались прервать беременность (Willenberg, 1989, S. 178). В важной работе «Нежеланный ребенок и его инстинкт смерти» Ференци (Ferenczi, 1929, S. 252) обнаружил в «анатомически необъяснимых случаях полной потери аппетита и резкого снижения веса» скрытые суицидальные наклонности как «общую психическую тенденцию этих пациентов». Они, как и другие суицидальные пациенты, появились на свет как «нежеланные гости семьи», нелюбовь их матерей «сломала их волю к жизни» [29] Вилленберг (Willenberg, 1989, S. 178) также ссылается на Ференци. . В терапии и семейных обсуждениях больных анорексией подростков часто обнаруживают себя травмирующие отношения.

Вилленберг обнаружил «82 ясных указаний на раннее нарушение первичных отношений. Об этом говорило открытое неприятие со стороны матери, воспоминание о ранних физических наказаниях, а также тяжелых психических и физических заболеваниях матери в первые годы жизни пациенток, что привело к ранней депривации. Это поддерживает нашу гипотезу о том, что ребенок должен был чувствовать себя в глубочайшей степени неуверенно в «воплощенном», физическом мире и что как можно более скорый выход из этого мира был жизненно необходимым стимулом для развития» (Willenberg, 1989, S. 178 и далее).

«Скорейшее избавление». Но как и куда обратиться? Одной из возможностей было бы обращение к другому члену семьи, чтобы получить от него необходимое принятие и эмоциональное расположение. Это может быть отец, тем более что, по моему впечатлению, в семьях девочек, впоследствии заболевающих анорексией, отцы часто бывают мягкими и податливыми, но, с другой стороны, сдержанными и в меньше степени присутствующими, когда речь идет о создании противовеса властной, контролирующей и желающей устанавливать свои правила матери. Другой вариант — расщепление на прогрессивную и регрессивную части «Я»: первая будет продвигать отделение, а вторая отступит на аутичную позицию (Willenberg, 1989, S. 179 и далее). Когда отец является замещающим объектом, он, конечно, не может в полной мере обеспечить отсутствующее первичное материнство, но в то же время ребенку приходится приспосабливаться к таким условиям (см. там же, S. 180). (В динамике инцестуальной семьи, в которой отвергнутая матерью девочка обращается к отцу, а тот, в свою очередь, обещает прийти ей на помощь, возникает катастрофическая для ребенка ситуация, в которой ему предстоит узнать, что условием отца становится насильственное удовлетворение его сексуальных потребностей (см.: Hirsch, 1987).)

По моему впечатлению, отношения матери и дочери определяются не только травмирующим отвержение ребенка, они гораздо сложнее. С одной стороны, мать не принимает ребенка, но, с другой стороны, она использует его в качестве объекта удовлетворения своих постоянных потребностей в доминировании и контроле. Ребенок «хороший» только до тех пор, пока ведет себя согласно ее требованиям, он становится «плохим», как только обнаруживает собственную волю и желание ее исполнять. Таким образом, мы вновь обнаруживаем здесь отношение матери к ребенку, где пренебрежение потребностями ребенка и их ограничение соседствует с перекрывающими их представлениями и потребностями матери. Эта эгоистичная динамика матери, в сочетании с неспособностью сопереживать ребенку, вживаться в его потребности и намерения, становится, по моему мнению, основной в формировании пограничного расстройства личности, а в особенности укоренения анорексии в подростковом возрасте. Этап психического развития, описанный Малер (Mahler et al., 1975), в котором ребенок особенно зависит от эмпатической поддержки матери, — это так называемая фаза повторного сближения. Ребенок к этому времени настолько хорошо развит, что начинает идти своим путем, а также отходит от матери, но вскоре чувствует свои границы и должен вернуться к ней. Если мать (нарциссически) реагирует обидой на развитие ребенка и потом не подпускает его к себе, когда он хочет вернуться, мы видим ограничивающую развитие динамику, соответствующую ситуации «двойного послания». Так, ребенок должен думать: «Я не должен уходить, значит, я что-то значу для матери, она любит меня». Когда он возвращается, он обнаруживает, что мать его не любит, когда он хочет вернуться, для ребенка должно быть тяжело осознать, что мать принимает его, только когда он подчиняется ее воле, отказываясь от своих желаний. На самом деле (и именно это происходит в подростковом возрасте) ребенок должен бы испытывать страх лишиться собственной воли и индивидуальности в отношениях с матерью, а с другой стороны, страх сепарации, которую нельзя повернуть вспять. Можно также сказать, с одной стороны, это страх быть поглощенным, а с другой — страх полной заброшенности, уничтожения. Травма, в принципе, состоит в ограничении и наказании первых порывов младенца к автономии на второй год жизни со стороны доминирующей, гиперопекающей и контролирующей матери (Saurs, 1974; Masterson, 1977; Bruch, 1980; Sugarman, Kurash, 1991; Hirsch, 1989, S. 222). На этом этапе происходит также создание и использование переходного объекта (Winnicott, 1971), ребенок создает промежуточную область, в которой он в собственных фантазиях, воплощенных в объекте (плюшевом мишке, одеяле), имеет власть, которой у него в действительности нет, в частности власть регулировать близость и дистанцию с самостоятельно созданным материнским объектом. Доминирующие, контролирующие матери не предоставляют ребенку это пространство для игры и обучения, и можно представить, что впоследствии девушки, больные анорексией, создают такое полностью подвластное им пространство в своем теле, противопоставляя его матери.