Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

Извините и спасибо,

Й. К.

Газетная заметка

29-летний Дэвид Опеншоу, отец семейства из Австралии, ненавидел свою правую ногу в течение 25 лет. Затем он положил ногу на шесть часов в сухой лед, пока та не отмерла, и врачам пришлось ампутировать ногу ниже колена. В воскресенье он сказал в телевизионном интервью, что теперь он счастливее, чем когда-либо. Отец троих детей Опеншоу сказал, что в прошлом году он надеялся потерять ногу в результате несчастного случая. «Я устал постоянно лгать, — сказал он в интервью. — Но я хочу, чтобы люди поняли, что я не сумасшедший». Речь идет о BIID (Body Integrity Identity Disorder). При этом синдроме люди чувствуют части своего тела как лишние или беспокоящие, хотя они не повреждены (Süddeutsche Zeitung, 27 апреля 2009).

Это очередная новая картина болезни, но ведь и синдром дефицита внимания с гиперактивностью (ADHD) появился из ниоткуда, быть может, 30 лет назад, хотя нет, он заменил MCD, «минимальную мозговую дисфункцию» или же «минимальное повреждение мозга». Даже такие болезни, как школьная фобия, эметофобия или социофобия, можно считать новыми, о них мы узнаем из ежедневной прессы или Интернета, а не из специальной литературы.

Зильке Бигалке пишет в информативной статье о новом расстройстве: «Исследования ведутся с недавних пор, но можно сказать наверняка, что страдающие BIID не могут идентифицировать себя со своим здоровым телом, они чувствуют себя странно в собственной коже. Им нужна ампутация одной или обеих рук или ног» (Bigalke, 2009).

Тут сразу же задумываешься о другой клинической картине, транссексуальности.

Транссексуалы спонтанно утверждают, что они родились с неправильным телом. Многие чувствуют себя отчужденными от собственного тела, некоторые даже ненавидят его (Diederichs, 1993, S. 324).

Подобное наблюдается при BIID.

Те, кто пострадал, чувствуют, что они находятся в неправильном теле (Bigalke, 2009).

Страдающий BIID, Райнер, чье желание ампутировать ногу до бедра до сих пор не исполнено, связывает себе левую ногу так, чтобы имитировать ампутацию, когда выходит из дома. Он ведет двойную жизнь.

«Только с ампутацией обе роли объединятся», — говорит он. Его двойная жизнь заставляет его жить в одиночестве, у него никогда не было партнера. Он говорит, что только как ампутант он обретет шанс на честные отношения. «Только тогда мне больше не нужно будет ничего скрывать» (там же).

Представления транссексуалов звучат очень похоже. Они считают, что после операции жизнь будет счастливой, полной довольства, идеальной, все трудности и симптомы удастся преодолеть.

В некоторых случаях не следует упускать из виду, что транссексуальное желание имеет репаративный характер, например, является попыткой избавиться от пожизненной депрессии, сомнения в собственной ценности или диффузной идентичности (Diederichs, 1993, S. 328).

Как и в случае транссексуальности, надежды могут оказаться иллюзорными, когда дело касается ампутации. По крайней мере, многие транссексуалы после операции сваливаются в «глубокую депрессивную яму», как сообщает Дидерихс. Автор также приводит в пример случай транссексуального перехода от мужчины к женщине, в котором человек после смены пола проводит дальнейшие операции — увеличивает грудь и уменьшает половые губы, пока, после нескольких попыток суицида (после одной его нашли только спустя несколько дней, и он так неудачно отлежал одну руку, что ее пришлось ампутировать!), в нем не проснулось сильное желание повторной операции, возврата к физически видимому изначальному полу. Этот феномен отмены ранее желаемых оперативных изменений называется undo operation в индустрии «косметической хирургии» в США.

Психоаналитических исследований людей, мечтающих об ампутации, еще не существуют, но у многих пациентов-транссексуалов были замечены огромные проблемы с идентичностью и дефицит самооценки в смысле пограничного расстройства личности. Желание сменить пол Дидерихс понимает как попытку самоисцеления, но совершенно бессознательную. И конечно же, человек не осознает лежащие в основе этого желания психологические дефициты. Симптом (ощущение, что человек находится в неправильном теле) якобы объясняет все, и хирургическая коррекция должна все вылечить. Соответственно, человек не желает ставить эту осознанность под вопрос или отвергает такой вопрос со стороны врача или психотерапевта, который должен во всем следовать представлениям пациента.

Дидерихс реконструирует, «что у этих пациентов отсутствовало признание их биологического состояния и пола в прошлом. В этом отношении можно понять желание сменить пол, т. е. оставить инородное тело, как попытку стабилизации системы самооценки» (Diederichs, 1993, S. 333).

Дидерихс напоминает: «Однако „нарциссическая рана“ не может быть излечена хирургическим путем» (там же). При BIID происходит нечто очень похожее.

На форумах страдающие BIID отговаривают обращаться к психологам. Они говорят, что те быстро объявили их сумасшедшими (Bigalke, 2009).

Симптом абсолютно необходим. Если бы он ушел, тревога идентичности и ее неопределенность вышли бы на поверхность в полной мере. Такая же динамика оставляет ипохондрика при любых обстоятельствах твердо убежденным в том, что он страдает от смертельной болезни.

Скарлетт Йоханссон, 21, голливудская звезда, крайне раздражена тем, насколько Голливуд помешан на худобе. Она считает, что массе тела актрис придают слишком большое значение, а бесконечный список предписываемых им диет очень утомителен, сообщает портал Femalefirst. В конце концов, есть гораздо более важные вещи, действительно заслуживающие внимания. Люди хотят говорить не о проблемах геноцида, голода и болезней, а о том, «кто что ест на обед». И все же прекрасная Скарлетт продемонстрировала, как внимательно она следит за своей внешностью — красивые зубы она считает обязательной частью имиджа (Süddeutsche Zeitung, 15–16 июля 2006).

Сегодня люди, которые обращаются за терапевтической помощью, меньше страдают от последствий определенных нерешенных конфликтов (как это было во времена Фрейда), чем от неопределенности касательно широких областей их идентичности, в конечном счете, от базальной тревоги идентичности. С ней можно совладать, проецируя ее на некое место, с которым можно что-либо сделать, когда уже ничего нельзя поделать с тем, что есть. Что может быть ближе, чем тело, с которым «можно делать что хочешь», после того как в результате диссоциации оно стало своего рода визави, контейнером, куда можно проецировать все пугающее, дурное и неправильное. Но в то время как при истерии, психосоматических и соматоформных расстройствах «Я» становится жертвой тела, тело «действует», как об этом говорит Ференци (Ferenczi, 1985) или «думает», как это сформулировали Бион (цит. по: Meltzer, 1984, S. 79) и Макдугалл (McDougall, 1978, S. 336), сегодня, во времена « осуществимости всего» , «Я» делает тело жертвой. Было бы интересно посмотреть, снизилась ли частота обсессивно-компульсивных расстройств по сравнению с временами Фрейда, ведь так называемое приучение к туалету играет сегодня гораздо меньшую роль, чем это было два поколения назад (сегодня в распоряжении молодых родителей есть такое замечательное американское изобретение, как памперсы), и, возможно, на место озабоченности «чистотой» пришла материнская озабоченность едой, питанием ребенка. Сегодня и она уже не так сильна, как во времена едва переживших голод («Доешь свою тарелку до конца»). Теперь это скорее: «Ешь здоровую пищу, соблюдай режим питания, не будешь сидеть на диете?!» Удивительно, как часто матери повзрослевших детей с расстройствами пищевого поведения по-прежнему пытаются открыто и прямо вмешиваться в пищевые привычки своих дочерей, особенно упорно навязывая им пищу.