Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

Это образ того, что дочь может принять то, в чем отказывает себе пациентка. Парадоксальным образом, несмотря на проблемы с питанием в течение брака у нее был скорее нормальный вес, анорексия началась тогда, когда она сблизилась со своим новым партнером. Когда у нее был «плохой» муж, он воплощал собой все зло на свете, жизнь с ним была настолько плоха, что в анорексии не было нужды ( хотя пациентка с подросткового возраста постоянно страдала нарушениями пищевого поведения ) . Потом она нашла «хорошего» мужчину, который и сейчас остается ее партнером, мягкого и понимающего, и началась анорексия. Хорошая жизнь для нее — значит не только требовать чего-то, что ей не положено и не подходит ( костюм ей не идет, думает она ) , но и отказ от матери, отделение от бытия ребенком и решение жить своей жизнью.

Госпожа Дакс не может по-настоящему отказаться от приглашения матери на завтрак. Она находит отговорку и говорит: «Кажется, у меня курсы…». После работы она приходит домой и видит горшок с гортензией под дверью и открытку: «С наилучшими пожеланиями ко Дню святого Валентина от мамы!». — «Подлость в том, что я очень люблю гортензии и мама об этом знает!» Но День святого Валентина — это же праздник влюбленных! Хотя она так любит гортензии, со злости она разбивает горшок об стену. Я говорю ей, что это наводит меня на мысль о бедном, скажем, 12-летнем мальчике, которого пригласили в гости к тете, а его мать говорит: «Тебе нужно съесть этот кусочек пирога, это же твой любимый, держи!». И хотя мальчик действительно хотел этот кусок и уже собирался его взять, он теперь вынужден отказаться, потому что иначе ему пришлось бы (на глазах у всех) продемонстрировать, что он подчиняется воле матери.

Из потребности выстроить собственные границы он должен отвергнуть желанную пищу ( это как раз анорексическая динамика ) . Мать словно отбирает волю ребенка, оккупирует его, выражая ее как свою собственную, высасывая его жизненные силы, и от этого разрушающего жизнь вампира ( ср.: Hirsch, 2005 ) нужно защищаться даже ценой собственной жизни.

Несмотря на такое поведение матери, до подросткового возраста ребенок ведет себя в семье довольно незаметно, находя поддержку у отца (к такой динамике отношений с отцом я вернусь ниже) или подстраиваясь под условия матери. Тем не менее в таком незаметном развитии речь идет о кажущейся автономии, в которой уже содержится латентная анорексическая динамика, которая впоследствии проявляется как расстройство пищевого поведения и физическое расстройство. Это промежуточное положение, не-отделенность, поскольку ребенок подстраивается под желания матери, но в то же время такая незаметность помогает ему держаться подальше от матери, которая не находит повода изменять ребенка в своих целях и ограничивать его развитие. Но стратегия приспособления меняется в подростковом возрасте, поскольку эта фаза развития требует выражения собственных желаний, индивидуации. Кроме того, для девочки-подростка формирование женской фигуры означает слияние с «плохим», ограничивающим материнским объектом, ввиду недостаточной дифференциации «Я» от объекта. Кажется, будто в теле, которое становится женским, может восстать мать, тело становится чужеродным (Thom, 1963, S. 605). В той мере, в которой растет стремление к свободе, возникает и обратная тяга, которая при этом переживается как захваченность и проглоченность «матерью». Роковым образом тело развивается именно в сторону материнской женственности, так что негативный, ведьмоподобный образ матери переживается с ужасом в собственном теле, будто предстоит уничтожительное слияние. В этом затруднительном положении нет ни движения вперед из страха сепарации и идентичности, ни назад, поскольку это грозит уничтожением — девушка находит способ совладать с «материнским телом», не дать ему стать женским, т. е. сделать безопасным (как обезвреживают часовую бомбу), а с другой стороны, не быть вынужденной отделяться, поскольку «мать» всегда остается при ней, в теле, к тому же в противоположность полностью взрослой, женственной матери, тело становится альтернативным объектом, антиматерью или не-матерью (Hirsch, 1989, S. 223 и далее). Вдобавок, такому телу не подчиняются, а, напротив, полностью владеют им (контролируя его массу). Поэтому анорексические девушки реагируют паникой, когда масса их тела приближается к заветной границе снизу, т. е. когда они прибавляют в весе и могут перешагнуть отметку, скажем, в 40 кг.

Вот некоторые образные представления об угрожающем материнском образе, которого следует избегать: женское тело — это «воплощение зла» (Willenberg, 1986, S. 248), одна пациентка Мастерсона (Masterson, 1977, S. 485) называла себя (свое тело) «жирной свиньей». Мать и тело, таким образом, называются на одном дыхании: пациентка Вилленберга (Willenberg, 1984, S. 274) говорила о своей матери как о «жирной, старой, грязной шлюхе», пациентка из моей практики (которая купила пакет яблок, чтобы сделать что-то хорошее для своего тела) презрительно отзывалась о своей «жирной матери, которая жадно и с пеной у рта нависает своими большими сиськами над прилавками торговых центров во время большой распродажи».

Если у анорексичных пациенток можно обнаружить чувство эйфории и фантазии о всемогуществе, даже бессмертии, которые Томэ (Thom, 1963, S. 506) возводит к «единению больных с их кормящими матерями», то это определенно не матери из детства и их репрезентации. «Кормящие матери» не кормят на самом деле, они созданы самими пациентками, это идеализированные, рожденные в собственном не-женском теле объекты. Идентификация, единение с этим антиматеринским объектом вызывает возвышенное чувство независимости и автаркии, будто вся жизнь анорексички теперь в ее руках и она правит миром.

Другой фактор, который остается незаметным до момента вхождения ребенка в подростковый возраст, — особые отношения с отцом. Не в смысле некоего особо выраженного присутствия отцовской фигуры или триангулирующего противовеса фигуре матери, а в том смысле, что в определенной части семей отцы и дочери образуют сознательный союз против властной матери, что позволяет облегчить жизнь с последней, поскольку ей тайно противостоит этот союз, возможно, даже вкупе с секретным соглашением (примерно в двух третях случаев, исследованных Вилленбергом, отношения отца и дочери были близкими, в четверти случаев они имели отчетливо эротизированный характер). Даже для отца доминирование матери со временем становится слишком угнетающим. Также может быть, что отец (Willenberg, 1989, S. 182) на самом деле хотел сына, и девочка, соответственно, больше похожа на мальчика, она выглядит и ведет себя соответствующим образом. В любом случае отношения между отцом и дочерью находятся под угрозой в той степени, что дочь должна стать женщиной, она уже не может выступать союзником против ярко выраженной женственности матери, напротив, тело дочери становится все более угрожающим для отца (это известно из динамики латентного инцеста: половое созревание дочери усиливает инцестуальные желания отца, который резко обрывает контакт с ней, см.: Hirsch, 1993). Угроза подростку теперь удваивается: тело угрожает стать женщиной, что означает уничтожающее слияние с «матерью», и девочка сталкивается с опасностью потерять отца как союзника против той женственности, которой она боится. Контрмера позволяет избежать обеих опасностей, поскольку тело остается мальчишеским.