Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

По крайней мере, в текущем поведении матерей взрослых пациенток с анорексией и булимией можно наблюдать дефицит эмпатии.

Одна пациентка с тяжелыми проявлениями булимии полностью оборвала контакт с матерью, спустя три года была способна наконец отказаться от симптома и пошла на риск возобновить общение с матерью. Они договорились встретиться с ней на нейтральной территории, в кафе. Она пришла немного раньше и увидела, как тучная мать подходит к двери с множеством пластиковых пакетов в руках, наполненных приготовленной для дочери едой в контейнерах. Пациентка обмерла, едва смогла поговорить с матерью, но не оградила себя и взяла всю еду домой. Конечно, симптом возобновился.

Таким образом, несмотря на весь опыт, сохраняется надежда, что предложение матери в конце концов будет соответствовать запросам дочери, так сказать, ориентировано на ребенка.

Мать госпожи Дакс звонит ей на работу (я спрашиваю ее, откуда у матери номер телефона, она отвечает: «Для экстренных случаев…») и приглашает ее на завтрак. Госпожа Дакс злится за то, что ее побеспокоили посреди рабочего дня, но на секунду у нее возникает надежда, что мать действительно желает ей добра. Но тут же возникает недоверие: чего она хочет от меня, что она хочет поиметь?

Еще один пример динамики отношений между матерью и дочерью.

Роза Онезорг, 23-летняя студентка, после долгой комбинированной индивидуальной и групповой терапии смогла освободиться от в высшей степени амбивалентных садомазохистских отношений с мужчиной старше ее, в течение которых у нее очень часто случались булимические приступы с самостоятельно провоцируемой рвотой. Теперь она смогла отказаться от симптома (за редкими исключениями) и вступить в новые отношения, которые произвели на меня куда лучшее впечатление, чем старые. Было время отпусков, и новый партнер пациентки уже давно забронировал себе отпуск. Пациентка смогла купить себе билет на остров, где уже отдыхал ее парень, и рассказала об этом матери по телефону. Та была в ужасе: «Так, не пойдет, детка, там же война!» — «Нет, мам, война в Сербии уже год как закончилась, а остров в Хорватии!» — «Но лететь слишком опасно, ты можешь взять нашу машину!» — «Нет, мам, это ведь всего на неделю, так долго быть в пути невыгодно!» — «Тогда мы тебя хотя бы подвезем до аэропорта!» — «Нет, мам, я поеду на поезде, я уже все распланировала». Тогда мать перезванивает в страшном, отчаянном возбуждении: «Тогда, позволь, мы тебя хотя бы заберем из аэропорта!» — «Ладно, мам, забирайте». Так пациентка сдалась, у нее не осталось сил выстраивать свои границы. Отпуск прошел прекрасно, она возвращается счастливой, родители забирают ее из аэропорта, и мать говорит: «У тебя же пустой холодильник, давай заедем в супермаркет». Пациентка не в состоянии что-либо возразить, мать идет в супермаркет, она остается в машине. Мать вынуждает ее взять с собой два больших пакета продуктов, пациентка заходит в квартиру, уже отнюдь не счастливая, и у нее случается приступ обжорства.

Такие матери непоколебимо навязывают еду своим, уже взрослым дочерям, будучи неспособными почувствовать их подлинные потребности. Матери «случайно оказываются поблизости», и даже если не застают дочерей дома, оставляют им под дверью баночку домашнего варенья или, как в случае Натали Янц, противень пудинга из цукини («Ты в детстве его так любила!»). Дочь увидела пудинг, сразу все поняла и в тихой ярости выбросила в мусорку. Такие матери постоянно звонят при каждом удобном случае и интересуются самочувствием, пищевым поведением и даже массой тела дочери, а затем спрашивают, когда же «ребенок» наконец заедет в гости.

Госпожа Дакс проводит четкую аналогию между отношениями с матерью и значением тела: как часто она говорит, что она просто не может удержаться в своем теле! Как будто она не самостоятельно сделала свое анорексическое тело таким, будто она жертва собственного тела, а не агрессор в его отношении. Как будто то, что она им настолько владеет, в определенные периоды становится недостаточным, чтобы создать надежное чувство собственного «Я». Тогда она переживает свое тело как интрузивную мать.

Сегодня ей плохо, потому что она в отпуске и не может ни за что толком приняться. Она пришла ко мне слишком рано и пошла в кафе, но не съела там даже булочки. Все вокруг завтракали, а она ничего не ела, не могла себя побаловать. Говоря об этом, она приходит к воспоминаниям детства, она всегда так хорошо себя вела, была «легкой в уходе». И тут возникает образ: рассерженная мать тащит ее за собой, на ней черные лакированные ботинки и белые гольфы, они проходят мимо булочной, ребенок хочет что-нибудь съесть, но мать не покупает ей булочку (!), потому что та раскрошится… Никогда не знаешь, кто жертва, а кто агрессор. Я предлагаю следующую интерпретацию: она борется со своим телом оружием матери, оно не должно брать чего-то, когда оно этого хочет, и, наоборот, получает то, чего не хочет. Не в последнюю очередь она хочет показать матери, что она не подчинится, даже если умрет от голода. Ее борьба, таким образом, идет в нескольких направлениях — против тела и против матери. Тогда она говорит: «Я бы хотела тоже съездить как-нибудь в Берлин на конгресс, как мой парень, которого я сегодня утром отвозила в аэропорт, хотя совсем мало спала. Конгресс к тому же спонсируется, туда отправляются „за так“. Но большой город меня бы напугал, все такое незнакомое, анонимное, там бы я чувствовала себя очень одиноко и испугалась бы».

Итак, с одной стороны, ребенок хочет получить что-то, так сказать, бесплатно, т. е. «без условий», но, с другой стороны, он не может это принять «за так» сначала от матери, а потом от себя самой. Он не может отказаться от матери, ребенку страшно, и он держится за материнский подол.

Госпожа Дакс не может себе ничего обустроить, это значит, что она не может ни брать (у матери), ни обеспечить себе что-то (альтернативное) самостоятельно. В сопровождении подруги и с ее помощью («Впервые в жизни пошла по магазинам с подругой!») она купила костюм, в котором собиралась пойти на свадьбу друга. Дома ее охватили сомнения и она примерила его еще раз, потому что в гости пришла ее дочь. Дочь сказала: «Он отлично сидит!» Но госпожа Дакс была в ужасе, ей казалось, что она выглядит ужасно, а костюм висит на ее тощем теле, как на вешалке. «Я его не надену!» Дочь: «Ты с ума сошла? Сначала покупаешь такую дорогую вещь, а потом не хочешь ее надеть. К тому же, он тебе идет, пусть у тебя нет зада, но в этом ты сама виновата». — «Боже, если бы в 15 я была такое же сознательной, как моя дочь», — говорит себе госпожа Дакс. Когда дочь примерила костюм, он сидел на ней как влитой…